Тайна Моря - Стокер Брэм
Затем он перешел к подробностям и назвал полную стоимость сокровища. Да как оно будет передано мне в руки и когда; и как его употреблять, когда Армада высадится на английских брегах. Да как мне распорядиться им в случае самому, коли не прикажут доверить его другому. Ежели мне пришлось бы передать сокровище, право на него должно подтверждаться письмом и кольцом, кое понтифик извлек из кошеля — где держит и кольцо рыбака, каким запечатывает все указы, — и позволил разглядеть его подробно, чтобы распознать при случае. Все эти подробности сейчас не имеют значения для вас, дети мои, ибо время их полезности миновало; но, как прежде, важно уберечь сокровище и наконец вручить королю Испании.
Затем Его Святейшество завел речь о моем судне. Он обещался прислать мне в скором времени подобающую носовую фигуру, отлитую для его собственного галеаса великим Бенвенуто Челлини и им самим благословленную. Обещал он мне и моим индульгенцию, которая будет храниться в тайных архивах курии. Вновь благословил меня и в напутствие одарил медальоном святого Кристобаля, из-за коего вкупе с уделенной мне честью я выходил словно паря по воздуху.
По возвращении в Испанию я навестил корабельную верфь в Сан-Лукаре, где уже вовсю шла стройка «Сан-Кристобаля». Я условился со старшим кораблестроителем устроить в сердце галеона тайную камеру, обшитую тиковым деревом из Индии и стальными пластинами укрепленную, да с замком на железной двери, подобным тому, что Педро Венецианец уже сладил для сундука короля. По моему предложению и благодаря его сноровке тайную камеру расположили в таком месте и с такой невзрачностью, что никто, кроме посвященных, не заметил бы ее наличия или даже самого существования. Находилась она как бы в колодце, со всех сторон тиковым деревом и сталью окруженном, без какого-либо прохода под палубой, и открывавшемся лишь сверху, из моей каюты в середине галеона. Для того люди поодиночке и артелями вызывались с других верфей так, чтобы никто из них не знал больше той доли работы, что выполнял сам. За исключением лишь тех из гильдий, кто уже давно доказал свою благонадежность праведной жизнью и молчанием.
Когда завершалось оснащение Непобедимой армады (нарушая порядок событий), в сию секретную полость под моим призором ночной порой, втайне погрузили огромное сокровище, ранее тайно же переданное посланцами Его Святейшества. Я самолично провел опись и пересчет, учитывая чеканное золото по стоимости в кронах и дублонах, а золото и серебро в слитках — по весу. Отдельно мной был составлен список бесчисленных драгоценных камней, как украшенных резьбой, так и инкрустировавших изделия из золота и серебра работы известных мастеров. Составил я список и отдельных камней, коих было превеликое множество всех форм и размеров. Последние я уточнил по виду и числу, выделяя описаниями камни редких размера и чистоты. Тот реестр я заверил подписью и отправил папе с его посланцами, уточнив, что впредь согласно поручению Его Святейшества распоряжусь ими, как он повелит, либо отдам в руки тем, кому он сочтет нужным, где бы и когда бы они ни взошли ко мне на борт и при условии, что приказ Его Святейшества будет подкреплен кольцом с орлом.
Перед отплытием «Сан-Кристобаля» из Сан-Лукара прибыл груз немалого размера из Рима — кораблем папы, чтобы все корсары, кроме турок и безбожников, уважили флаг и воздержались от разграбления, — с носовой фигурой для галеона, как и обещал предоставить Его Святейшество. К ней присовокуплялась запечатанная депеша, наказавшая открыть груз втайне и распорядиться его содержимым с помощью лишь тех, кому я доверяю безоглядно, поскольку оно не знает равных в ценности. Ко всему прочему, ее отлил Бенвенуто Челлини, золотых дел мастер, за чьи шедевры состязались короли со всех концов земли. Пожелание Его Святейшества было таково, чтобы по обращении Англии в Истинную Веру — миром либо силой — сию фигуру святого Кристобаля воздвигли над главным алтарем Вестминстерского собора, где она будет во веки вечные служить символом заботы папы о благополучии душ его английских детей.
Я открыл ящик в присутствии только немногих избранных, и нас воистину сразили красота и богатство вверенной нам драгоценности — а никак иначе ее было не назвать. Великая фигура святого Кристобаля была позолоченного серебра, и металл был такой толщины, что внутренняя полость отдавалась нежным звоном от прикосновения, будто звенел колокольчик. Зато фигура младенца Христа на его плече была целиком из чистого золота. При виде ее все присутствующие пали на колени от благодарности за столь высокое доверие и от красоты сего дара Божественному Величию. Поистине, доброта папы и истовость его художника не знали границ, ибо шла с носовой фигурой ее малая копия — брошь из золота. Вся наша флотилия знала, что носовую фигуру святого Кристобаля прислал сам папа, и когда наше судно шло мимо галеонов, и хольков, и паташей, и галеасов Армады, всюду срывались шляпы и преклонялись колена. Мы обошлись без крещения галеона, ибо в носовой фигуре уже было благословение святого отца, охватывавшее все вокруг.
Никто на борту «Сан-Кристобаля» не знал о существовании сокровища, лишь капитаны галеонов, и хольков, и паташей, и галеасов Кастильской флотилии, кому я доверил секрет (хотя не имя дарителя и не суть или существование самого Поручения), дабы, ежели со мной случится беда, все не пропало бы из-за неведения. И позвольте сказать, к их чести, что мое доверие не предали до самого конца; впрочем, знай они о размере сокровища, все могло быть иначе, человек что воск пред лицем любостяжания.
Сам я отбывал в путь со смешанными чувствами: мое тело, непривычное к морю, вело великую битву с душой, истово верившей в наше начинание. Спустя многие дни штормов и испытаний после того, как мы вышли из Лиссабона и пока мы не нашли убежище в Ла-Корунье, казалось, наша участь предрешена. Ибо буйство ветра и волн не утихало и даже самые сведущие в обычаях и чудесах пучин клялись, что еще не знали ненастья, столь претящего кораблям. Воистину, то время, хотя составлявшее меньше трех недель, тянулось столь долго, как не вообразить человеку на суше.
Проведя в гавани Ла-Коруньи свыше четырех утомительных недель, мы предприняли необходимую починку. «Сан-Кристобаль» набирал воду носом, и следовало найти тому причину и устранить ее. Возможно, все дело было в том, что в Сан-Лукаре нос оставили незавершенным для будущего наилучшего устроения фигуры, и потому некий мелкий изъян разросся от напряжения досок во время затянувшегося шторма. Работу поручили бортовым корабельщикам — шведам и прочим северянам, бывшим опытными конопатчиками ввиду своего опыта починки кораблей, страдающих в их бурных морях. Одному из их числа я, как и все прочие на борту, доверял мало и уволил бы его вовсе, не будь он проворным и бесстрашным мореходом, который при любом волнении моря участвовал в рифлении парусов и занимался прочей опасной морской работой. Был он русским финном и, как все эти безбожники, обладал потусторонними злыми силами, или же они ему причислялись. Ведь известно, что финны умеют каким-то тайным и дьявольским путем высасывать или как-то иначе забирать силу у древесины, и через это многие гордые корабли отправились в пучины морские. Этот финн, именем Олгареф, был известным конопатчиком и вместе с другими свесился на веревке с носа, чтобы залатать разошедшиеся швы. Я сделал своим долгом присутствовать при этом, поскольку у меня не шли из мыслей человеческое любостяжание и неисчислимая ценность папского дара. Я не сомневался, что ни один испанец или христианин не наложит кощунственные руки на священную фигуру нашего Господа или несущего его доброго святого, и до сих пор их уважение было столь велико, что никто бы на это просто не осмелился. Но безбожника подобное не заботит, и я опасался, как бы не возбудилось его подозрение. Мои страхи оправдались. Склонившись над поручнем, я увидел, как он касается Христа и святого, словно тот же дьявольский инстинкт, что научил его злодейски обращаться с досками судна, привил ему и понимание металлов. Затем он на моих глазах, не ведая о моем наблюдении, легонько постучал молотком по обоим металлам, издавшим звук, какой невозможно не узнать. Своей пробой он остался доволен и вернулся к работе с паклей с возобновленным усердием. Впредь в нашу бытность в Ла-Корунье я устроил так, чтобы на носу «Сан-Кристобаля» днем и ночью стоял часовой. В день, когда восемь тысяч солдат и матросов, хвала Господу, исповедались братьям на острове в гавани, где архиепископ Сантьяго поставил алтари — поскольку своего епископа у Армады не имелось, — я боялся, что Олгареф через невнимание оставшихся на борту предпримет похищение драгоценного дара. Однако он был настороже и вел себя безобидно, чем на время обезоружил мое подозрение.
