Тайна Моря - Стокер Брэм
Сразу же упомянувши о стремлении короля вернуть Англию в лоно Истинной Церкви, он дал понять, что великое желание Его Святейшества заключается во всяческом тому способствовании. Для того он пожелал уделить огромные сокровища, накопленные за многие годы. «Но, — сказал мой родич с такой широкой улыбкой, какую только дозволяла его должность, — здесь, в папской курии, короля представляет тот, кто, несомненно являясь ревностным и преданным слугой Его Величества, не имеет должных конфиденциальности и щепетильности, самоотверженности и дисциплины мышления, присущих идеальному послу. Он уже много раз и во многом, слишком многим и в слишком многих странах говорил о Его Святейшестве такое, чего, даже будь оно правдой — а это не так, — на высокой должности посла лучше не говорить. Тем более в миссии, где он желает добиться того, чему обыденный мир придает великую ценность. Граф де Оливарес говорил свободно и не зная удержу, дескать, святой отец не торопится передавать большие суммы денег Его Католическому Величеству ввиду своего скопидомства, алчности, мелкодушия и прочих низменных качеств, какие, будучи повсеместными у черни, пятнают имя наместника Господа на земле! Да, — продолжил родич, увидев, что мой ужас граничит с сомнением, — поверь, в подлинности всего сказанного я уверен. У Рима много глаз, его уши слышат далеко. Папа и его кардиналы не жалуются на нехватку помощников по всему свету. Мало что может случиться в христианском мире — и за его пределами, — что потом втайне не перескажут в Ватикане. Мне известно, что граф де Оливарес не только делился своим мнением о святом отце со светскими друзьями, но и не гнушался повторить его своему государю в официальных депешах. Его Святейшество опечален, что его можно столь превратно понять, и опечален еще боле тем, что Его Католическое Величество без смущения читает подобные наветы. Посему в достижении своих секретных целей он прибег к мерам в обход короля Испании. Ему прекрасно известна высокая цель Его Католического Величества, твоего государя, возвернуть Англию к Истинной Вере; однако ж слишком растревожен он недавними заявлениями государя касаемо назначения епископов. Римский престол есть наивысший епископат Земли, и только его епископу волей самого Господа дана власть надо всеми земными епископатами. „И на сем камне Я создам Церковь Мою“ [70]. Его Святейшество уже сулил миллион крон в помощь великому начинанию Армады и дал слово передать его королю, когда его предприятие — в конце концов, прежде всего к расширению своих владений направленное — начнет приносить плоды. Но граф де Оливарес одним лишь словом недоволен — словом, напомню, самого Божьего наместника — и требует пуще прежнего немедленной выплаты не только обещанной суммы, но и других. Теперь он требует еще миллион крон. Причем пред самим Его Святейшеством держит себя так, словно отказ оскорбителен для него и его государя. Посему Его Святейшество, приватно посовещавшись со мной как с другом — такой чести он меня удостоил, — порешил, что, разумеется, сдержит свое обещание помощи до последней буквы и немало присовокупит вдобавок, однако распорядится великим сокровищем, уже заготовленным для английского предприятия, по-своему. Сделав мне честь и спросившись моего совета, кому вверить сие высокое начинание, — и прибавив к тому, что выбор обязательно падает на испанца, дабы впредь не говорили, будто начинание Армады не имело его полного благословения и поддержки, — он принял мою рекомендацию, что сего высочайшего доверия ты заслуживаешь боле других. О тебе я рассказал, что не только знаю тебя с детства и не нахожу в тебе изъяна, но и что ты происходишь из рода, облеченного честью с мавританских времен».
Многое еще, дети мои, пересказал мой родич из своих советов Его Святейшеству, до того удовлетворивших его, что он послал за мной, дабы собственными глазами увериться, что я за человек. Затем мой родич добавил, что уже сообщил Его Святейшеству, как я способствую Великой армаде. Как я обещал королю целиком снаряженный корабль с матросами и солдатами из нашей древней Кастилии; да как Его Величество до того был доволен, не встречая прежде таких предложений, что обещал: нести моему судну флаг Кастильской флотилии. А также повелел назвать корабль «Сан-Кристобаль» в честь моего святого заступника и чтобы носовая фигура первой принесла из моей провинции в английские воды лик Христов. Так эта мысль тронула Его Святейшество, что он воскликнул: «Добрый человек! Добрый испанец! Добрый христианин! Я лично распоряжусь о фигуре для „Сан-Кристобаля“. Когда явится дон де Эскобан, он ее получит».
Таким образом поставив меня обо всем в известность, мой родич ненадолго удалился, дабы устроить аудиенцию с папой. Вскоре он поспешно вернулся и сказал, что святой отец желает видеть меня без отлагательств. Я вошел, разрываясь между страхом и ликованием от столь высокой чести для столь недостойного меня. Но когда я предстал перед Его Святейшеством и преклонил колено, он благословил меня и поднял сам. А когда позволил, я посмотрел ему в лицо. Тогда святой отец обернулся к испанскому кардиналу и сказал: «Вы ничуть не ошиблись, брат мой. Се человек, кому я могу доверять безоговорочно».
Вот так, дети мои, он пригласил меня сесть подле себя и долго — боле двух часов — рассказывал о своем пожелании. И, о дети мои, слышали бы вы мудрые слова этого великого и доброго человека. Таким он был сведущим в делах мирских вдобавок к своей христианской мудрости, что словно бы ничего не упускал в рассуждениях; ничего не было слишком малым в мотивах и путях людских, что оказалось бы вне его внимания и понимания. Он с большой откровенностью изложил свой взгляд на положение. Все это время мой родич улыбался и кивал в одобрении; и я преисполнился великой гордостью, что человек моей крови так близок к Его Святейшеству. Святой отец поведал: хоть война — прискорбная необходимость, какую он, будучи земным монархом, вынужден понимать и принимать, бесконечно больше он предпочитает мирные пути — и, более того, верит в них. По его мудрым словам, «логика пушки, пусть она и громче, говорит не так убедительно, как логика жизни от рассвета до заката». Когда позже он присовокупил к этому убеждению, что «звон монет говорит громче их обоих», я сгоряча не сдержался и возразил. Тогда он прервался и, строго посмотрев на меня, спросил, умею ли я давать мзду. На что я ответил, что до сих пор как не давал, так и не брал сам. Тогда он с дружеской улыбкой положил мне руку на плечо и произнес: «Друг мой святой Эскобан, то есть две вещи, не одна; и, хотя брать мзду непростительно, давать ее с высочайшего указа есть лишь долг, как воинский долг не считается убийством, чем считался бы иначе». Подняв руку, чтобы прервать мои возражения, он молвил: «Я знаю, что ты скажешь: „Горе тому человеку, через которого соблазн приходит“ [71]; но эти доводы, друг мой, в моем ведении, как и ответственность — вся моя. В своем деле ты будешь прощен за исполнение моих повелений. Ты отправишься в стан врага — в страну, что есть неприкрытый и заклятый враг Святой Церкви, что не знает веры и чести. Неисчислимы пути богоугодного дела. Достаточно того, что Он допустил методы недостойные и порочные, и таковые мы употребим в Его целях. Ты же, дон де Эскобан, не знай ни терзаний, ни стыда. Ты находишься под защитой моих приказов!» Затем, когда я склонил голову в признании его воли, он продолжил разъяснения. Сказано было, что на высоких местах в Англии многие открыто торгуют своими знаниями или властью, и стоит им принять плату, как ради собственной репутации и даже безопасности они вынуждены будут споспешествовать нашему делу. «Эти англичане, — произнес он, — есть язычники, и сказано в языческие времена о нашем Святом городе: Omnia Romae venalia sunt! [72]». Тогда вспомнились мне годы задолго до моей бытности в парижском посольстве, когда мальчишка из британского посольства, показывая мне шифр внутренней тайнописи, как раз тогда до совершенства им доведенный, для примера написал: Omnia Britaniae venalia sunt [73]. И далее вспомнилось, как мы развили и отточили шифр, пребывая вместе в Туре. Его Святейшество сказал, что в великие времена следует раздавать услуги щедрою рукою, но нет и не может быть времени более великого, чем предшествующее возвращению великой страны, уже начинающей править морями, в лоно Церкви. «Для чего, — молвил он, — вверяю тебе сокровища такой величины, какой еще ни одна страна не видала. Дары верных его зародили и расширили, плоды множества побед — приумножили. Только одну клятву возьму я с тебя, и самым торжественным образом, какой только известен Церкви: чтобы сокровище это применялось единственно для той цели, какой предназначено, — распространение Истинной Веры. Принесет оно, разумеется, и Испанскому королевству честь и славу, чтобы во все времена мир знал, как Римский престол полагается на начинание Великой армады! А ежели то великое начинание пойдет прахом из-за грехов человеческих, ты или те, кто переймет Поручение после тебя, коль нас самих уже не будет в мире живых, да передадут с моего благословения сокровище в распоряжение того монарха, что взойдет тогда на испанский престол».
