Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

— Не обижаешь ли ты, дорогой, этих людей, подозревая их в подкупе? Ведь есть — и их много — те, кто искренне верит, что лишь опора на одного из сильных соседей спасет нас.

— Опора! Угодничество! Отказ от самостоятельности! Низменная трусость и маловерие! Это опаснее, чем явная измена. Такой, как Сихарб, не убедит своими доводами ни одного честного человека, ибо всякому известно, что он на жалованье у римлян. И таких большинство в Советах, среди высших жрецов, среди всех, кто что-то значит в этом городе. О, конечно, есть и те, кто бескорыстно верит в правоту своих взглядов. Подчиниться, и тогда могучий покровитель защитит от другого, за покорность позволит богатеть дальше. Только это их и волнует! О, слепцы!

Он осекся и неожиданно хрипло рассмеялся.

— Счастье в несчастье! Слабость подлости! Боги дали нам двух врагов, и стенания этих жалких трусов разделились. Будь у нас один враг, они бы уже сдались, и от Карфагена не осталось бы и следа. Теперь одни тянут вправо, другие — влево, но Карфаген еще стоит на своем месте.

— Как долго? — тихо спросила Элиссар.

— Не знаю, — ответил Гасдрубал. — Богатство растет, это правда. Но это может лишь раззадорить того или иного соседа. Слабенькая защита — одно лишь богатство! Народ… Я не вижу перемен. Каким он был при Ганнибале, таким и остался. Ленивый и к бою негодный. Ропщет и жалуется, но на деле ему хорошо, и он не хочет рисковать. Налогов не платит, живет в достатке, для него устраивают игры, торжества, пышные праздники… Ему кажется, что он правит, потому что его спрашивают на собраниях, он по-прежнему презирает ремесло воина, слушает жрецов, дает вести себя ловким крикунам и мечтает о рабах и богатстве. Нет, Элиссар, ценные, предприимчивые единицы из народа давно уже выбились в люди! Ведь наши величайшие роды выросли из простых моряков или купцов! Ныне народ — это лишь тихая, мутная вода. Болото, скорее, из которого уже ничего не растет.

— А ты не ошибаешься? Разве можно быть уверенным, что в народе нет ни храбрецов, ни мудрецов? Может, им просто труднее сегодня пробиться, заявить о себе…

— Это лишь доказывает их слабость. Истинный побег пальмы пробьет и заскорузлую грязь. Ох, я знаю, есть среди мудрейших те, кто верит в народ! Кто ждет от него какой-то чудесной силы, порыва, спасения для государства… Ты и сама, дорогая моя, так считаешь. Но прости, для меня это все равно что строить огромную крепость на песке. С верой, что этот песок чудом превратится в монолитную скалу. А он может лишь поддаться порывам самума и погрести под собой все. Возведенное на нем строение обречено рухнуть.

— Я глубоко верю, что ты ошибаешься. И пусть Танит пошлет нам испытание, чтобы эти скрытые силы смогли проявиться.

— Лишь бы испытание не было слишком тяжким. Давай о другом. Так ты пойдешь на этот большой прием к Сихарбу? Это необходимо. Я немедля отправляюсь к армии, а ты иди, ты ведь знаешь, что и как говорить. Не выказывай ни малейшей тревоги.

— Да.

— И постарайся выведать, сколько сторонников у Абибаала. Пронумидийская партия сегодня для меня опаснее всего. Если она возьмет верх, я не получу ни единого шекеля, ни единого солдата.

— Я понимаю. Но ты, дорогой мой, тебе и вправду нужно ехать? Ты не спал всю ночь, ты так устал, наши сыновья так обрадовались, увидев отца…

Она осеклась, коснулась рукой волос и поспешно проговорила на пунийском:

— Спасибо, Кериза. Превосходно. Можешь идти.

Выходя из туалетной комнаты, Кериза еще услышала:

— Увы, я должен ехать. Я оставлю Карталона в долине Баграда, а сам возьму конницу и двинусь… Я могу понадобиться в любую минуту. А если будет уже поздно, то я хотя бы займу священную гору кеугитанов под Лептисом. Я не пропущу там никого, даже если на меня ринутся все слоны мира!

Кериза вышла из дворца спокойно, но на улице почти побежала. Она замедлила шаг лишь на оживленных улочках своего квартала, но в мастерскую отца влетела запыхавшаяся, с пылающим лицом. Макасс прервал работу и весело обратился к дочери:

— Знаешь, добрая весть! Тот Галеш, богатый винодел, что заказал стелу для могилы своего отца Бокху, передумал и пришел ко мне. Хочет, чтобы было красиво, так что заплатит хорошо. А поскольку ему спешно, заплатит еще лучше. И за ту мурену я тоже получил славные деньги, не в обиде. Что это за затея — продавать наш завтрак богачам? Затея хорошая, но странная.

Лишь мгновение спустя он заметил выражение лица дочери и встревоженно умолк.

— Что с тобой, Кериза? Что-то случилось?

— Нет-нет! Со мной ничего! Мне просто нужно немедленно увидеть Кадмоса! Я должна его найти… Боюсь, я не успею приготовить тебе обед, отец.

— Всеми богами клянусь, что стряслось?

Но ответа он уже не получил — Кериза выбежала вон.

Однако она опоздала и в сумерках вернулась домой такая усталая, что даже не чувствовала голода. Она была подавлена и близка к отчаянию.

Отца она застала в добром расположении духа, отдыхающим при свете прекрасно вычищенной алебастровой лампы. Это была одна из немногих ценных вещей в их доме, и зажигали ее редко, лишь в торжественные минуты. В тот день этот свет и довольное лицо отца так не вязались с настроением Керизы, что она почти фыркнула:

— Что за праздник? Кто это так вычистил лампу?

— А кто же еще, как не Стратоника? И обед мне приготовила, пока ты носилась к своему Кадмосу, и прибралась…

В другой день Кериза непременно отреагировала бы на слова отца. Эта Стратоника, массажистка, пользовавшаяся спросом у дам из знатных родов, особенно у жриц, жила поблизости и в последнее время что-то слишком уж зачастила не то в мастерскую Макасса, не то прямо к ним в жилище. Этибель со смехом предупреждала, что, похоже, Макасс скоро приведет в дом вторую жену. Смеялся и Мафо, мол, это и к лучшему, ведь Кериза не уживется с мачехой, как это обычно бывает, и выберет себе наконец мужа. А значит, у молодых будет больше шансов и надежд.

Но сегодня Кериза словно и не слышала слов отца. Она тяжело опустилась на скамью и лишь через мгновение прошептала:

— Кадмоса нет. В полдень он отплыл на галере Абдмелькарта.

— О, уже отплыл? — удивился Макасс, но в его голосе прозвучало одобрение. — Послушал моего совета и поторопился.

— Да? Это ты, отец, уговорил его? Тогда, боюсь, тебе и придется высекать машебот для Кадмоса. Если он… если он не останется на дне морском…

— Да что ты! Глупости городишь! Кадмос не дитя и не впервые выходит в море. А до Керкины не так уж далеко. Вернутся через неделю.

Тут Кериза, не в силах больше сдерживаться, разразилась отчаянным плачем и принялась рассказывать отцу все. То как взрослая, все понимающая женщина, то как влюбленная, дрожащая за своего избранника, то почти как дитя, жалующееся на обиду, которую не в силах постичь.

Макасс слушал молча, не перебивая. Лишь раз он повернул голову, когда на лестнице скрипнули чьи-то шаги, но тут же успокоился. Прохожий не остановился, не подслушивал, да и к тому же плотная занавесь на двери приглушала голоса.

Лишь когда Кериза оборвала рассказ, в отчаянии воскликнув: «А Кадмос как раз поплыл на Керкину!» — и, задыхаясь, умолкла, Макасс медленно встал и потянулся за плащом.

— Не отчаивайся, пока не из-за чего. В худшем случае Кадмос не продаст свою находку. Ничего страшного. С голоду вы не умрете, а если он не купит свою заветную бирему и не уплывет по белу свету, так для тебя же лучше.

— Ты уходишь, отец? Уже темно…

— О, ночь лунная. А дорогу я знаю. Спи спокойно и не жди меня.

— Ты идешь к Лестеросу?

— Да. И к другим тоже. Нужно обсудить то, что ты слышала, нужно все обдумать… Может, зайдем и к жрецу Биготону… Он человек мудрый и держится народа, а не богачей.

Кериза на миг попыталась что-то припомнить. Не это ли имя она слышала сегодня утром в доме Гасдрубала? Может, его упоминал тот повар? Ах, неважно. Она нехотя пробормотала:

— Мудрый, хоть и евнух.

— Может, потому и мудрый? — усмехнулся каменотес. — Таких жрецов весьма почитают, и таких рабов высоко ценят. Но это не твое дело, и девицам об этом болтать не пристало. Зашей-ка мне лучше ту хламиду, в которой я работаю. Неприглядно разодралась сбоку.