Эрнест Капандю - Рыцарь курятника
– Боже мой, – сказала графиня де Жержи. – Но ведь это невозможно!
– Что? – спросил Людовик XV. – Вы также знаете этого человека?
– Государь, это невозможно!
– Что вы хотите сказать?
– Вашему величеству известно, что мне около восьмидесяти лет?
– Знаю, графиня, но, видя вас, этого не скажешь.
– Человеку, который сейчас ушел и лицо которого я видела, от роду не более тридцати пяти лет.
– Конечно.
– Но шестьдесят лет назад, когда я выходила замуж за графа де Жержи, этот человек ухаживал за мной – ему было тридцать лет, и он дрался на дуэли с моим мужем.
– Это невозможно, графиня! Теперь ему было бы девяносто лет.
– Я его узнала.
– Ваша пямять изменяет вам.
– Государь, клянусь вам…
– Это сходство…
– Но у него под левым глазом шрам.
– Это невозможно, графиня!
– Однако, – возразил граф Морен, – тут есть еще коечто столь же невозможное.
– Что именно? – спросил король.
– Я видел этого человека в Эльзасе, в Страсбурге, в 1710 году, тридцать пять лет назад. Тогда он был совершенно таким же, как теперь, и в таком же возрасте. Его звали Симон Вольф, и он считался одним из богатейших жидов во всей стране.
– Выходит, ему было бы теперь шестьдесят лет, если тогда казалось тридцать, не так ли?
– Да, государь.
– Это опять невозможно.
Обернувшись к молодой баронессе де Люд, король спросил ее:
– А вы почему вскрикнули?
– Потому что, увидев этого человека, государь, я подумала, что вижу дядю дедушки моего мужа, который был конюшим короля Франциска II. Его портрет вделан в медальон и висит в моей комнате; я смотрю на него каждое утро, и его черты запечатлены в моей памяти.
– Но, стало быть, он похож на всех? – рассмеялся король. – Для маскарадного розыгрыша эта шутка остроумна и мила. Пересчитаем, господа! Я начинаю и будем продолжать по порядку. Для меня этот чародей – храбрый француз, один из моих подданных, спасший мне жизнь неделю назад, когда кабан бросился на меня, и ему тридцать лет.
– Для меня, – сказала графиня де Жержи, повинуясь знаку короля, – это виконт де Рюель, который хотел обольстить меня, и ему девяносто лет!
– Для меня, – сказала баронесса де Люд, – это мой прадед, конюший короля Франциска II, и ему по крайней мере двести лет.
– А для вас, Пизани? – спросил король.
– Для меня это граф Белламаре, и ему пятьдесят лет.
– А я уверен, что это незаконный сын вдовы Карла II Испанского и богатого мадридского банкира, – сказал герцог Сантарес. – Он был тайно воспитан в Байонне, и ему купили поместье Монферра, чтобы сделать его маркизом. Ему всего тридцать лет.
– А я могу утверждать, – сказал барон Стош, – что это сын Ротенгейма, мюнхенского купца, который перед смертью купил для своего сына баронство Шенинг.
– Это путешественник, – возразил барон Эймар, – и он не может быть моложе пятидесяти лет.
– Кто бы он ни был, – продолжил лорд Гэй, – а он, храбрец, спас мне жизнь, убив тигра.
– Мориа прав, – сказал король, – этот чародей насмехается над нами, но посмотрим, как он справится с бриллиантом. А теперь, милостивые государыни и государи, так как случай позволил вам узнать меня, я прошу вас сохранить в тайне мое инкогнито до конца бала.
Сделав любезный знак рукой окружавшим его, король, в сопровождении Ришелье и Таванна, возвратился в бальную залу, где всеобщее веселье достигло апогея.
ХХХIV НимфаВ бальной зале были два больших камина, украшенных бронзовыми кариатидами и аллегорическими фигурами, над камином висел портрет Людовика XV во весь рост, подаренный королем городу девять лет назад, в 1736 году; над другим камином – второй большой портрет работы Ванлоо 1739 года, представлявший короля сидящим на троне, в окружении приближенных по случаю заключенного мира. Напротив каминной стены расположились окна фасада, выходящего на Гревскую площадь; между этими окнами, в числе других висела картина, представлявшая «Вступление Генриха IV в Париж».
Под этой картиной деятельный и находчивый купеческий старшина, решив сделать сюрприз королю, велел поставить эстраду, покрытую бархатом, золотом и шелком. На этой эстраде соорудили живую корзину цветов из пятидесяти самых хорошеньких девушек, женщин и вдов, каких только могли найти на балу. В этой свежей корзине очаровательных лиц не было ни одного костюма, похожего на другой. Это разнообразие костюмов было чрезвычайно живописно. Под эстрадой расположились музыканты. Купеческий старшина ждал, когда король появится в зале, чтобы подать сигнал музыкантам.
Наконец Людовик XV вошел, в маске и в маскарадном костюме, представлявшем дерево тис. Очаровательное зрелище на эстраде заставило его забыть сцену с чародеем и привело его в восторг. Людовик XV был тонким знатоком женской красоты. Он медленно окинул взором эстраду, рассматривая каждое привлекательное личико, под его взглядом красневшее от магнетического влияния, которое после Месмера стало так модно.
Зазвучала музыка, и танцующие закружились вокруг короля. Людовик наслаждался этим замечательным зрелищем, как вдруг новое лицо привлекло его внимание.
Неожиданно из одной группы танцующих в богатых костюмах из серебряной и золотой парчи выбежала нимфа со светло-русыми, развевающимися волосами, с гибким станом, изящной ножкой, с колчаном за плечами, махая стрелой с золотым наконечником и блестящими перьями. Хорошенькая нимфа была в маске, но сердце короля забилось сильнее. Увлекаемый против воли, повинуясь чувству, не в силах совладать с ним, он приблизился к нимфе, пробегавшей мимо него.
– Прелестная нимфа! – воскликнул он. – Счастливы те, кого вы пронзите своими стрелами! Раны смертельны?
– Прекрасный рыцарь, – отвечала нимфа, – я скупа на свои стрелы, я не хочу никому доставить счастья умереть от них.
Людовик XV взял нимфу за белую руку и тихо увлек ее в «гостиную цветов».
– Как? – спросил он. – Разве вы боитесь быть любимой?
– У Дианы сердце нечувствительное, и эта гордая богиня насмехается над мучениями любви.
– А вы ее ученица?
– Да.
– Не стоило бы так покорно следовать предписаниям вашей учительницы, потому что было бы прискорбно, если бы под таким очарованием скрывалась еще и такая жестокость…
– О! Не все красавицы, встречаемые в лесах, дали обет равнодушия, – отвечала хорошенькая нимфа, улыбаясь и показывая ряд жемчужных зубов.
– В самом деле? И вы принадлежите к их числу?
– Какое вам до этого дело?
– Вы прекрасны и обольстительны, а возле очарования и красоты равнодушие – опасный яд.
– Это залог счастья.
– Не говорите так!
– Разве лучше, чтобы я думала и молчала, чем думать и говорить?
