Александр Дюма - Изабелла Баварская
Кортеж остановился перед зданием дворца Сен-Поль. Король уже ждал, стоя на верхней ступеньке крыльца. Королева и герцог спешились и поднялись по лестнице. Король и королева обнялись и поцеловались; народ возликовал, словно все разногласия потонули в этом поцелуе. Но он забыл, что со времен Иуды и Христа понятия «поцелуй» и «предательство» сопутствуют одно другому.
Герцог преклонил перед королем колено, и тот сам помог герцогу подняться.
— Кузен мой герцог Бургундский, — сказал король, — забудем прошлое: наши разногласия навлекли на страну столько бед, но мы надеемся, благодарение Богу, если вы нам в этом поможете, найти для их врачевания надежное, доброе средство.
— Государь, — отвечал герцог, — то, что я делал, я делал для блага Франции и дабы не посрамить чести вашего величества; те, кто говорил вам противное, были гораздо больше вашими врагами, нежели моими.
С этими словами герцог поцеловал руку королю, тот повернулся и вошел в двери замка Сен-Поль; королева, герцог, весь их двор последовали за королем: все, кто сверкал золотом, оказались внутри дворца, народ же остался на улице, и двое стражников, поставленных у дверей дворца, воздвигли вскоре стальной барьер, который всегда разделяет принца и подданных, королевское и народное. Велика важность! Народ был ослеплен, он не заметил, что к нему не было обращено ни одного слова и ничего не было обещано. Люди стали расходиться, продолжая кричать: «Да здравствует король! Да здравствует Бургундия!» Только к вечеру обнаружилось, что они еще более страдают от голода, чем накануне.
На следующий день, как обычно, то там, то сям стали собираться группы людей. Поскольку не предвиделось ни праздника, ни праздничного шествия, народ направился к дворцу Сен-Поль — теперь уже не для того, чтобы восславлять короля и Бургундию, а чтобы потребовать хлеба.
На балкон вышел герцог Жан; он уверил, что делает все, чтобы Париж перестал страдать от голода и нищеты, и прибавил: это требует большого труда, ведь арманьяки разграбили и опустошили все окрестности столицы.
Народ признал справедливость его доводов и потребовал выдачи всех пленников Бастилии, ибо те, кого там стерегут, могут откупиться золотом, а народ желает распорядиться ими по-своему.
Герцог ответил обезумевшим от голода людям, что все будет сделано согласно их желанию. В результате вместо хлеба, которого не было, народу выделили «паек» из семи пленников: Ангеррана де Мариньи, мученика и потомка мученика; Гектора де Шартра, отца архиепископа Реймского, и богатого горожанина Жана Таранна, — история забыла имена четырех остальных.[26] Народ перерезал им глотки и на время успокоился. Так герцог избавился от семерых врагов и выиграл один день — все складывалось в его пользу.
На следующий день снова сборища, снова крики — и еще один «паек» из пленников; однако на этот раз больше хотели хлеба, чем крови: четырех несчастных, к их великому удивлению, отвели в тюрьму Шатле и передали прево, затем толпа отправилась грабить дворец Бурбонов, там она нашла знамя, на котором был вышит дракон — лишнее доказательство сговора арманьяков и англичан, поэтому знамя понесли показать герцогу, затем, изодрав его, проволокли по грязи с криками: «Смерть арманьякам! Смерть англичанам!» Но убивать никого не стали.
Между тем герцог видел, что бунт, точно прилив, все ближе придвигается к нему: он в страхе подумал, что народ, долгое время клевавший на ложную приманку, теперь поймет что к чему. Ночью он вызвал к себе несколько именитых граждан Парижа, и те пообещали, что, если он решится восстановить порядок и поставит все на свои места, они придут ему на помощь. Обнадеженный герцог стал спокойно ждать следующего дня.
На следующий день из всех глоток рвался лишь один крик, выражавший общую нужду: «Хлеба! Хлеба!»
Герцог вышел на балкон и хотел говорить. Его голос перекрыли вопли. Тогда он, безоружный, с непокрытой головой, спустился в толпу, изголодавшуюся, отчаявшуюся, и, пожимая протянутые к нему руки, стал пригоршнями раздавать золото. Толпа сомкнулась вокруг него, она то сжимала его своими кольцами, то накатывала волнами, такая же страшная в своей любви, как и в своей ярости. Герцог почувствовал, что если он не противопоставит этой страшной силе мощь слова, то он погиб. Герцог начал говорить, его голос опять потерялся в шуме, но вдруг он заметил человека, который, по всей видимости, оказывал влияние на толпу, и воззвал к нему. Тот взобрался на тумбу и крикнул: «Тише! Герцог хочет говорить. Давайте послушаем». Толпа повиновалась, умолкла. Этот человек, босой, одетый в темно-красный кафтан и старую красную шапчонку, добился того, о чем тщетно просил могущественный, в расшитом золотом бархатном камзоле с дорогой цепью на шее, герцог Жан Бургундский.
Другие приказания незнакомца были также выполнены без промедления. Когда настала тишина, он сказал:
— Дайте места!
Толпа расступилась, и герцог, до крови кусая губы от стыда — ведь ему пришлось прибегнуть к услугам простолюдина, — поднялся на крыльцо, ругая себя за то, что спустился с него. Человек, отдававший приказания, встал рядом с ним, обвел глазами толпу, дабы удостовериться, что она готова слушать, и сказал принцу:
— Теперь говорите, ваша светлость, вас слушают.
С этими словами он, словно верный пес, лег у ног герцога.
В это время из дворца Сен-Поль вышли несколько сеньоров и стали позади герцога, готовые в нужную минуту оказать ему поддержку. Герцог сделал знак рукой, человек в красном кафтане властно протянул: «Ш-ш-ш!», прозвучавшее как грозный рык, и герцог заговорил.
— Друзья мои, — сказал он, — вы просите у меня хлеба. Я не могу дать вам хлеба. Его едва хватает для королевского стола, королю и королеве. Вместо того, чтобы без толку бегать по улицам Парижа, вы лучше пошли бы да взяли приступом Маркуси и Монтери, где укрылись дофинцы[27], — в этих городах много припасов, вы прогоните оттуда врагов короля, которые сами сняли весь урожай, вплоть до самых ворот Сен-Жак, а вам мешают сделать то же.
— Лучшего и желать не надо, — отвечала толпа, — только дайте нам вождей.
— Мессир де Коэн, мессир де Рюп, — сказал, полуобернувшись, герцог, обращаясь к рыцарям, стоявшим позади, — вы хотите иметь армию? Я даю вам ее.
— Да, ваша светлость, — ответили те, выступая вперед.
— Друзья мои, — продолжал герцог, обращаясь к толпе, — вы хотите, чтобы вашими вождями были эти славные рыцари? Вот они, берите.
— Они ли, кто другой — лишь бы шли впереди.
— Тогда, господа, на коней, — приказал герцог. — Да поживее, — прибавил он вполголоса.
