Александр Дюма - Изабелла Баварская
Дофин молча отстранил руку Танги и направился к солдату, который дежурил в одной из башен Бастилии; дофин снял со стрелка его пояс и надел на себя, взял у него лук и произнес, обернувшись к удивленному Дюшателю, с твердостью, какой никто за ним не знал:
— Отец мой, я полагаю, ты будешь спокойно спать, покуда твой сын будет стоять на часах впервые в жизни.
Дюшатель собирался было ответить дофину, но тут у стен Бастилии разыгрались события, которые дали иное направление его мыслям.
Шум, услышанный ими несколько минут назад, все нарастал, на улице Серизе взметнулось пламя, однако невозможно было разглядеть тех, кто производил шум, равно как выяснить истинную причину яркого огня, ибо улица шла наискосок и высокие дома загораживали собравшихся там людей. Но тут из общего гула вырвались более отчетливые крики, и какой-то человек, полуодетый, кинулся, взывая о помощи, с улицы Серизе на улицу Сент-Антуан. За ним по пятам гнались несколько человек. «Смерть, смерть арманьяку, убить его!» — кричали они. Во главе преследователей этого несчастного можно было узнать мэтра Каплюша: он был бос, на плече у него, как всегда, лежал большой обнаженный окровавленный меч, который он придерживал обеими руками, на голове красовалась шапка с лентой цвета бычьей крови. И все-таки беглецу удалось бы уйти от преследователей: страх придавал ему сил, и он бежал с нечеловеческой быстротой. Достигнув угла улиц Сент-Антуан и Турнель, он бросился за угол дома, но тут споткнулся о цепь, которой каждый вечер перегораживали улицу. Пошатываясь, он сделал еще несколько шагов и упал так, что его можно было заметить со стен Бастилии. Преследователи, которых его падение предупредило о преграде, кто перепрыгнул через нее, а кто прополз под ней, и он увидел, как у него над головой блеснула меч Каплюша. Он понял, что настал его конец, и с криком: «Пощады!», обращенным не к людям, а к Богу, встал на колени.
С того момента, как ареной всего происходящего стала улица Сент-Антуан, ни одна мелочь не ускользнула от взоров Танги и дофина. Особенно взволновало это событие дофина, он еще не привык к подобным зрелищам и весь дрожал, а с губ срывались какие-то нечленораздельные звуки. Когда же арманьяк упал, а Каплюш занес меч над его головой, дофин выхватил стрелу из колчана и быстро приладил ее к тетиве. Трудно было сказать, что раньше достигнет своей цели: меч Каплюша или стрела дофина, хотя разница в расстоянии была значительная. Но тут Танги поспешно выхватил у дофина стрелу и переломил ее пополам.
— Что ты делаешь, Танги? Что такое? — дофин топнул ногой. — Разве ты не видишь, что эти люди собираются убить одного из наших? Бургундец убьет арманьяка.
— Пусть умрут все арманьяки, ваше высочество, но ваша стрела не должна обагриться кровью этого человека.
— Танги, Танги! О, взгляни!..
Танги вновь бросил взгляд на улицу Сент-Антуан: голова арманьяка валялась шагах в десяти от его тела, а мэтр Каплюш, в то время как с его меча капала кровь, спокойно насвистывал мотив известной песенки:
Герцог Бургундский,
Да ниспошлет тебе Бог
Одну только радость.
— Взгляни же, Танги, взгляни, — плача от ярости, говорил дофин, — если б не… если б не ты!.. Взгляни же…
— Да, да, я вижу, — отвечал Танги, — но, повторяю, этот человек не должен был умереть от вашей руки.
— Богом заклинаю, кто он?
— Этот человек, ваше высочество, — мэтр Каплюш, палач города Парижа.
Дофин низко опустил голову, руки его бессильно повисли.
— О кузен мой, герцог Бургундский, — глухо сказал он, — не хотел бы я, даже ценой сохранения четырех самых прекрасных королевств христианского мира, использовать людей и средства, какими пользуетесь вы, чтобы отнять у меня то, что мне осталось.
Тут кто-то из свиты Каплюша схватил за волосы голову мертвеца и поднес к ней факел, свет упал на лицо, черты которого не исказила агония, и Танги, стоя наверху бастильской башни, узнал своего друга детства Анри де Марля, одного из самых горячих и преданных делу арманьяков; глубокий вздох вырвался из его широкой груди.
— Черт побери, мэтр Каплюш, — сказал человек из народа, поднося голову убитого к палачу, — вы мастак в своем деле, вам что первому канцлеру Франции голову отрубить, что последнему бродяге: чисто сработано и без задержки.
Палач удовлетворенно осклабился: и у него были свои почитатели[23].
В ту же ночь, за два часа до рассвета, из внешних ворот Бастилии со всевозможными предосторожностями выехал отряд всадников, малочисленный, но хорошо вооруженный; не производя шума, он направился к Шарантонскому мосту и, переправившись по нему через Сену, в течение примерно восьми часов шел вдоль правого берега реки. Наконец к одиннадцати часам утра он оказался неподалеку от укрепленного города.
— Теперь, ваше высочество, — сказал Танги всаднику, ехавшему рядом с ним, — вы можете поднять забрало и восславить святого Карла Французского, ибо вы видите белую перевязь арманьяков, и сейчас вы войдете в преданный вам Мелен.
Вот так дофин Карл, которого история впоследствии прозвала Победоносным, провел свою первую в жизни бессонную ночь, и это был его первый военный поход.
ГЛАВА XXII
Нетрудно объяснить политические мотивы, которые удерживали вдали от столицы герцога Бургундского.
В тот момент, когда некто, более удачливый, чем он, овладел Парижем, он подумал о том что, хотя эта честь выпала на долю другого и отнять ее у него он не может, но извлечь из этого наибольшую выгоду для себя должно. Ему нетрудно было догадаться, что естественной реакцией на политические перемены будет резня, убийства из чувства мести, что его присутствие все равно этому не помешает, а лишь приведет к падению его авторитета в глазах его же сторонников, зато его отсутствие снимет с него ответственность за пролитую кровь. Впрочем, кровь текла из жил арманьяков, хорошее кровопускание надолго ослабит противоборствующую партию, его враги падали один за другим, а он ни одного из них даже пальцем не тронул. Спустя некоторое время, когда он решит, что народ устал от бойни; когда он увидит, что город утомлен, что ему уже не до мести и теперь нужен отдых; когда можно будет пощадить без всяких затруднений и опасности для себя оставшихся в живых членов покалеченной, обезглавленной партии, — тогда он вернется в эти стены как их ангел-хранитель: он потушит огонь, остановит кровопролитие, он объявит мир и амнистию для всех.
Причина, которой он объяснил свое отсутствие, имеет самое прямое отношение к продолжению нашей истории, и мы не можем скрыть ее от наших читателей.
