Александр Дюма - Изабелла Баварская
— Да, ваша светлость, — ответили те, выступая вперед.
— Друзья мои, — продолжал герцог, обращаясь к толпе, — вы хотите, чтобы вашими вождями были эти славные рыцари? Вот они, берите.
— Они ли, кто другой — лишь бы шли впереди.
— Тогда, господа, на коней, — приказал герцог. — Да поживее, — прибавил он вполголоса.
Герцог уже собирался войти в дом, но тут человек, лежавший у его ног, поднялся и протянул ему руку; герцог пожал ее, так же как пожимал и другие протянутые к нему руки: ведь он был обязан этому человеку.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Каплюш, — отвечал мужчина, свободной рукой снимая красную шапку.
— Какого ты звания? — продолжал герцог.
— Я палач города Парижа.
Герцог смертельно побледнел и, отдернув руку, словно от раскаленного железа, отступил назад. Перед лицом всего Парижа Жан Бургундский сам выбрал это крыльцо постаментом сговора — сговора самого могущественного принца христианского мира с палачом.
— Палач, — глухим, дрожащим голосом произнес герцог, — отправляйся в Шатле, там для тебя найдется работа.
Мэтр Каплюш по привычке беспрекословно повиновался приказу.
— Благодарю, ваша светлость, — сказал он. Затем, спустившись с крыльца, громко прибавил: — Герцог — благородный принц, он не впал в гордыню, он любит свой бедный народ.
— Де Л’Иль-Адан, — сказал герцог, протягивая руку в направлении удалявшегося Каплюша, — следуйте за этим человеком: или я лишусь руки, или он — головы.
В тот же день де Коэн, де Рюп и Голтье Райяр с пушками и орудиями для осады вышли из Парижа. Без всяких усилий они увели с собой десять тысяч человек — самых смелых из взбунтовавшегося простонародья. Ворота Парижа закрылись за ними, и вечером все улицы были перегорожены цепями. Представители корпораций вместе со стрелками несли ночной дозор, и впервые за последние два месяца ночь прошла спокойно: никто не призывал ни убивать, ни жечь.
А Каплюш тем временем направился к Шатле, мечтая о расправе, которую он учинит завтра, и о чести, которую ему, как всегда, окажет двор, если будет присутствовать при казни; от такого поручения, оттого, что руку ему пожала столь высокая особа, гордость распирала его. Каплюш надулся от важности, он был доволен собой, он шел, рассекая воздух правой рукой, словно репетируя сцену, в коей завтра ему предстоит сыграть столь значительную роль.
Так он дошел до дверей Шатле и стукнул в них один раз; быстрота, с какой привратник открыл двери, свидетельствовала о том, что стучавший пользуется особой привилегией, а именно — не ждать, и что привратник знает об этом.
Семья тюремщика ужинала; он предложил Каплюшу отужинать вместе с ними, и тот согласился с видом благодушной снисходительности: еще бы, ведь ему пожимал руку первый вассал французской короны! Поэтому он поставил у дверей свой огромный меч и сел на почетное место.
— Мэтр Ришар, — спустя минуту заговорил Каплюш, — кого из самых важных сеньоров вы содержите в вашем заведении?
— Ей-Богу, мессир, — отвечал Ришар, — я тут совсем недавно, моего предшественника и его жену убили бургундцы, когда брали Шатле. Я хорошо знаю вкус похлебки, которой я кормлю пленников, но тех, кто ее ест, я не знаю.
— А много ли их?
— Сто двадцать.
— Ну что ж, мэтр Ришар, завтра их будет сто девятнадцать.
— Как так? Уж не взбунтовалось ли опять население? — живо спросил тюремщик, испугавшись, что его постигнет участь предшественника. — Если б я знал, кого надо выдать, я приготовил бы его заранее.
— Нет-нет, — остановил тюремщика Каплюш, — вы не поняли меня: население сейчас топает к Маркуси и Монтери, так что к Шатле оно повернулось спиной. Речь не о бунте, а об исполнении приговора.
— А вы наверняка это знаете?
— Это вы меня спрашиваете?! — смеясь, воскликнул Каплюш.
— Да что это я, ведь вы получили приказ от прево?
— Нет, берите выше. Приказ исходит от самого герцога Бургундского.
— От герцога?
— Да, — сказал Каплюш, повернув стул на одной ножке и небрежно раскачиваясь на нем, — да, от герцога Бургундского. Он пожал мне руку — часу еще не прошло — и сказал: «Каплюш, друг мой, сделай одолжение, беги в тюрьму Шатле и жди там моих указаний». А я ему: «Ваша светлость, можете рассчитывать на меня, клянусь животом». Так что яснее ясного: завтра унесут вперед ногами какого-нибудь знатного арманьяка, а перед этим герцог хочет поглядеть на хорошую работу — это дело он и возложил на меня. А если бы приказ исходил от прево, то его получил бы мой подручный Горжю.
Не успел он кончить, как раздались два удара молотком в наружную дверь; тюремщик спросил у Каплюша разрешения взять лампу, Каплюш согласно кивнул, и тюремщик вышел, оставив семью и гостя в полной темноте.
Через десять минут он вернулся, тщательно закрыл за собой дверь комнаты, но не прошел к своему месту, а остановился у дверей и с каким-то странным удивлением взглянул на гостя.
— Мэтр Каплюш, — сказал он, — пойдемте со мной.
— Отлично, — отвечал тот, допивая вино и прищелкивая языком, как человек, который только тогда по-настоящему оценил друга, когда пришло время с ним расстаться. — Отлично, мне все ясно.
Каплюш поднялся и, взяв меч, оставленный им у дверей, проследовал за тюремщиком.
Они сделали всего несколько шагов по сырому коридору и очутились у лестницы, настолько узкой, что на ум невольно приходила мысль: архитектор, задумавший ее, понимал, что лестница в государственной тюрьме — всего лишь дополнение к ней. Каплюш спускался с ловкостью человека, который хорошо знает дорогу, он напевал мотив любимой песенки и, останавливаясь на каждой площадке, в то время как привратник неумолимо следовал впереди, приговаривал: «Ах ты черт! Ведь какой высокий вельможа». Так они спустились примерно на шестьдесят ступенек.
Тут привратник открыл низкую дверь, такую низкую, что Каплюш — а он был совсем не высок — вынужден был нагнуться, чтобы проникнуть в камеру, находившуюся за этой дверью. Проходя, он отметил, как прочна и надежна дверь: дубовая, в четыре пальца толщиной и вдобавок обита железом. Он одобрительно, с видом знатока, кивал головой.
Темница была пуста. Каплюшу достаточно было беглого взгляда, чтобы убедиться в этом, но он решил, что тот, за кем он послан, на допросе, либо его пытают; он поставил меч в угол и стал спокойно ждать заключенного.
— Пришли, — проговорил тюремщик.
— Хорошо, — кратко ответил Каплюш.
Ришар собрался было уйти с лампой в руке, но Каплюш попросил оставить лампу ему. Тюремщику не было приказано оставлять Каплюша без света, и он исполнил просьбу. Заполучив лампу, Каплюш начал исследовать камеру и был настолько поглощен этим занятием, что не услышал, как дважды повернулся ключ в замочной скважине и опустился тяжелый засов.
