Олеся Луконина - Чёрная маркиза
— Что… что рассказывать?
Грир чуть ослабил хватку, по-прежнему почти касаясь губами его волос:
— Всё. Я подобрал тебя в Пуэрто-Сол. Кем ты был раньше? Как очутился в этой поганой дыре? У тебя на твоём упрямом бараньем лбу написано, что ты родился в каком-нибудь замке, и не на кухне, а в господской спальне. Рассказывай. Я жду.
Не выпуская острого плеча мальчишки, он осторожно запусти пальцы в его кудри, неловко, но бережно их теребя.
Моран задрожал, но не отпрянул, а пробормотал, отведя смятенные глаза, словно отгораживаясь от пытливого взора капитана:
— То, что я родился в замке, мне не помогло.
Он осекся, но Грир ждал, и он нехотя продолжал, снова рефлекторно проведя языком по запёкшимся губам:
— У Ди была мачеха… а у меня — отчим. Я его сразу возненавидел. Он лапал меня… сперва глазами… потом начал зажимать в углах… а потом, когда мама и София… моя сестра… умерли от лихорадки, он меня и заполучил. — Верхняя губа его вздёрнулась. — На вторую же ночь после из похорон. В той господской спальне, где я родился. А утром я перерезал ему горло, пока он храпел, развалившись поперёк кровати. И ушёл.
Голос его был абсолютно бесстрастным, как и тонкое, совсем белое лицо.
— Продолжай, — таким же ровным голосом велел Грир.
— Я взял в конюшне лошадь… добрался до побережья. Не знаю, искали ли меня. Наверное, искали. Я кинулся к первому же вербовщику, набиравшему крепких парней на суда, идущие в Вест-Индию. Мне было почти пятнадцать, меня взяли. Так я попал на Карибы. — Моран тяжело перевёл дыхание. — Я научился драться. Научился защищаться. Но…
Он в замешательстве опустил чёрные ресницы и умолк.
— Но ты не смог защититься от меня, — вымолвил Грир, продолжая почти бессознательно перебирать пальцами его кудри. — Знаешь… ты бы мог сотню раз перерезать мне горло, как отчиму.
— Но я не хотел! — вскрикнул Моран тонко и отчаянно, а потом, запнувшись, упавшим до шёпота голосом закончил: — Я не хотел… моя вина…. я хотел… тебя.
Грир молчал. Как же просто всё это было… просто, и страшно, и больно, и стыдно.
Мучительно стыдно.
Наклонившись, он уткнулся лбом в горячий лоб Морана и сипло проронил, ведя ладонями по его напряжённой спине, по острым лопаткам:
— Мне надо было раньше спросить, но разве бы ты рассказал, ты…
Осёл, баран, дурак.
— Я точно такой же баран, — хрипло сознался Грир. Господи, его ладони просто истосковались по этому телу, изящному, тонкому и упругому, как стальной клинок! — Мы друг друга стоим. И мы друг друга не отпустим. Никогда. И…
Пальцы Морана нерешительно легли ему на грудь под рубашкой, и он судорожно втянул в себя воздух и оглянулся. Рядом был только стол со светильничком, который отчаянно замигал, и капитан нетерпеливо смахнул его на пол, свирепо чертыхнувшись. Моран прерывисто засмеялся и ахнул, когда Грир опрокинул его спиной на этот стол — в полной темноте. Его пальцы уже не были нерешительными, а нетерпеливо и неловко сдирали с Грира затрещавшую одежду. Тот снова выругался, застонал и тоже ликующе засмеялся, почти рыча от удовольствия.
Светильник жалобно хрустнул под его каблуком.
Они не знали, сколько прошло времени, возможно, несколько минут, а возможно, и час, когда наконец вернулись из поднебесья. Моран зашевелился в его руках, и Грир проворчал охрипшим голосом, подув на его взмокшие кудри, прилипшие ко лбу:
— Где у этого долбоёба койка?
Моран весь затрясся от смеха, а потом выдавил:
— Лучше скажи, что мы с ним будем делать, когда он откроет дверь?
Грир лениво вздёрнул бровь:
— А разве непонятно?
* * *В просторной кухне Жозефины Сорель было тепло и уютно, в очаге потрескивали смолистые поленья, пахло стряпнёй и травами. И женщина, стоявшая перед Дидье Бланшаром, была воистину прекрасна — он не мог не признать этого.
Но когда он смотрел на её горделивую статную фигуру, смуглое лицо, словно изваянное искусным скульптором, и рассыпавшуюся по плечам волну шелковых кудрей — шёлковых даже на взгляд, не то что на ощупь, — он ощущал только смятение и досаду.
Милостивый Боже, доселе ни одна женщина на белом свете доселе не вызывала у него таких чувств!
Он на миг стиснул зубы, а потом проронил:
— Я знал, что ты позовёшь.
— Я знала, что ты придешь, — с улыбкой откликнулась Жозефина, скрестив тонкие руки на высокой груди.
Улыбка её была почти весёлой, но Дидье не мог не заметить скрывавшегося за нею напряжения.
Да, Жозефина Сорель была напряжена до предела, так же, как и он сам.
— Мне не стоило приходить сюда, — хрипло признался он, произнеся вслух то, о чём думал с той минуты, как ступил на крыльцо её дома. — Но я всё равно хотел поговорить с тобой — о своём отце и о Франсуа…. попросить, чтоб ты о них позаботилась… теперь, когда у них не будет Мадлен.
Лицо Жозефины смягчилось.
— Оставь девочку здесь, — тихо вымолвила она, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Оставь, ведь она будет тебе обузой, а твой брат и отец без неё совсем затоскуют. Я присмотрю и за ней, обещаю. Никто её не обидит.
— Мадлен сама хочет уйти отсюда. Они собирались запереть её в монастыре либо подарить какому-то олуху! — отрезал Дидье, гневно сдвинув брови. — Они уже тогда потеряли её!
— А ты можешь быть жестоким, верно? — так же тихо спросила Жозефина, и Дидье сперва плотно сжал губы, но всё-таки нехотя ответил:
— Это не жестокость, мадам. Это справедливость.
— Но мы жаждем, чтобы на Страшном Суде нас судили не справедливо, а милосердно. — В напевном голосе женщины прозвучал укор. — Когда восемь лет назад эта деревня судила тебя, ты наверняка втайне надеялся на милосердие, а не на справедливость.
Дидье вздрогнул всем телом, но тут же овладел собой и пожал плечами — почти безразлично:
— На всё воля Божья — не моя, мадам, и не ваша. И вы ошибаетесь, я ни на что тогда не надеялся.
Женщина помедлила несколько мгновений и наконец чуть отступила в сторону, указывая ему на уставленный яствами стол:
— Не время для богословских споров. Присядь и поешь, капитан Бланшар. Разве ты не голоден и не устал?
Устал ли он?! Да он едва не падал с ног, и не помнил, когда ел-то в последний раз…
В животе у него предательски заурчало от вкусных запахов, и Жозефина Сорель искренне и беззлобно рассмеялась:
— Твой желудок уже со мной согласен. Пожалуйста, будь моим гостем.
Ещё немного поколебавшись, Дидье мысленно махнул рукой. Что он, в конце концов, теряет, поев за её столом? Возможно, накормив его, она просто надеялась его смягчить. Уговорить оставить Мадлен дома. Или…?
