Михаил Голденков - Тропою волка
Рана на голове Кмитича заживала. Два раза к нему в землянку приходил поп-перебежчик из Друцка, осматривал рану, перевязывал, успокаивал, говоря, что раненый идет на поправку. Кмитич смотрел на попа, находил его отдаленно похожим на того, которого он повстречал во время собственного «рейда» в Друцк, но все же другого, без бороды, решительного, храброго, да и явно моложе. Был в лагере и еще один московит — бывший царский пехотинец Кузьма. Этот меря также говорил по-русски с сильным окающим акцентом и на расспросы Кмитича, почему же он оставил своих, отвечал:
— Свои остались в Пайке. Царь мне не свой. Не свои мне и священники и командиры его войска. У нас боги запрещают людей убивать, а у них убивать можно.
— Ну, ты, это, поосторожней насчет христианского бога, — нахмурился Кмитич, — многого ты еще тут не знаешь. Что касается православия, то ты его пока и не видел настоящего.
— Может, и так, — кивал Кузьма своей молодой белокурой бородкой, — но все равно не понимаю я этой войны. Вот разобьем царя побыстрее, я и вернусь домой, где все понятно и знакомо…
Отряд располагался в лесу между двумя весками. В лагере царил веселый задорный дух. Скорее всего, оттого, что было много молодых людей. Уже знакомый Кмитичу Василь крутил свою колесную лиру, напевая то песню о славном Витовте, то другие старинные рыцарские песни литвинов. «Кого-то он мне все равно напоминает», — думал Кмитич, глядя на Василя… Из почти тысячи партизан более двухсот составляли женщины и дети. Партизаны запросто ходили в две соседние вески в гости, ще пополняли свой запас провианта. К удивлению Кмитича, они часто отправлялись туда по двое или трое совершенно безбоязненно, женщины ходили вместе с детьми без мужчин. Это тревожило Кмитича, он спрашивал Елену, но та успокаивала полковника:
— Тут мы дома. Тут нет московитов нигде за сотни верст.
Елену Кмитич и вправду с трудом узнавал — спокойная, серьезная, решительная. Она мало напоминала ту смоленскую жрицу любви, хотя, в принципе, почти не изменилась внешне.
Как только оршанский полковник окончательно выздоровел, отряд из семи сотен человек спешно собрался и двинулся по заснеженным тропам к городу Казимиру. Около пятидесяти мужчин остались в лагере. Зима уже заканчивалась, но февраль литвины не зря прозвали лютым: переход осложнялся тем, что все время шел снег, сыпавший то мелкой крупой, то густыми хлопьями, из-за пелены которого едва была видна спина впереди ехавшего всадника. И, видимо, из-за этого снежного хаоса отряд сбился с дороги. Кажется, крыши и башни Казимира должны были вот-вот появиться из-за деревьев, но вместо этого отряд проехал через какие-то заваленные снегом сопки не то выжженного леса, не то высохшего болота. Партизаны въехали в ельник.
— Где город? — спрашивал Елену Кмитич. Та взволнованно задавала тот же вопрос проводнику. Уже темнело, а отряд все еще блуждал.
— Ничего не пойму! Ворожба нейкая! — выглядел также растерянным проводник. Его лицо побелело, как полотно, он несколько раз по-православному перекрестился. — Сейчас впереди веска Королевская слобода будет. Должна быть. Я уже ни в чем не уверен. Там деда Алеся знаю, он все ведает. Там и спросим, как короче к городу подъехать. Или же заночуем там. Словно в воду канул этот Казимир!
— Лешак нас водит. Знакомое дело, — подъехал на коне один партизан средних лет, — у нас под Витебском деревня есть, Кривая называется. Так там иногда вот что случается: человек по ягоды пойдет, его три дня нет, ищут, находят, а человеку кажется, что всего пару часов его не было. Леший водил, не иначе. Или русалка морочила.
— У нас под Могилевом еще пуще было, — ответил проводник, — бабка моя из вески по грибы и ягоды пошла. Лес как свои пять пальцев знала. Минула знакомые заросли, видит — город. Удивилась. Что за город? Откуда? Оказалось, к Могилеву вышла, до которого… сорок верст! Все удивляются — как она прошла такое расстояние! А она и не проходила — сразу вышла. Ее только поздно вечером привезли какие-то добрые люди. Может, оно и сейчас то же самое происходит?
Кмитичу от этих разговоров стало не по себе. Елена испуганно взглянула на него, как бы говоря: «А вдруг и в самом деле?..»
— Хорош, ребята! — поднял Кмитич руку. — Что вы как дети, ей-богу! Давайте в Королевскую слободу вначале въедем. Там и выясним, леший нас водит или же просто заблудились.
Они двинулись дальше, углубившись в молодой ельник. Снег шел не переставая, становясь все более влажным. Отяжелевшие мокрые хлопья уже не кружились в воздухе над лесом, а почти отвесно падали каплями на землю. Одежда намокла, стала тяжелой. Ремни всадников резали плечи. Чем дальше продвигались вперед, тем тяжелее становились мушкеты, бердыши да сабли. Уже с трудом тащили на санях казавшиеся ранее легкими картечницы. Через милю ельник сменился тоже молодым, но более густым кустарником, и колонна партизан, круто завернув влево, остановилась у края небольшой лесной вески. Уставшие кони вышли на небольшую поляну, в центре которой возвышалась крытая гонтом хата и несколько приземистых, словно присевших к земле, сараев. Все эти будынки, с куском пахотной земли, на которой росло лишь несколько яблонь и пару вишен, были огорожены высоким частоколом, и только ворота с калиткой были из досок. При приближении к ограде во дворе залаяла собака.
— Во! Это и есть хата деда Алеся! — радостно кричал проводник. — Собака лает — это хороший знак! Значит, все чисто. Правильно я вас вел, хлопцы!
— Дед Алесь! Отчиняй сенцы! — проводник громко постучал в калитку. Собака залаяла еще сильнее.
Вскоре калитка открылась, и появился человек в шубе, огромной меховой шапке и с мушкетом наперевес.
— Хорошо же ты встречаешь гостей, дед Алесь! — усмехнулся проводник.
— А нынче народ по гостям не ходит! — сердито смотрел бородатый хозяин хаты, держа на мушке почему-то именно Кмитича.
— Свои мы, — сказала Елена и спрыгнула с коня, — згуби-лись трошки из-за снегопада. Едем в Казимир.
— Проехали вы его! Хотя что на пороге говорить! Заходь-те в хату!
Кмитич вошел, снял мокрую шапку, стряхнул капли и окинул взглядом комнату. Она была обставлена довольно просто: в углу, слева от двери стоял крепкий продолговатый дубовый стол, покрытый белой, расшитой синим орнаментом скатертью, а вдоль стен вытянулись широкие, с резными спинками скамейки. У стены справа, за печным выступом красовалась большая кровать.
На одной из выбеленных мелом стен висел деревянный крест с вырезанной фигуркой распятого Христа. Домочадцы, если они и были, не подавали признаков жизни. «Тоже правильно, — отметил про себя Кмитич, — осторожность превыше всего в наше время».
