Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
Ликование венецианцев подняло боевой дух в лагере, но, когда те вернулись в бухту, атмосфера вновь накалилась. Было что-то удручающее в целом городке из шатров и палаток, рассчитанном на десять тысяч человек, когда он почти опустел.
Мы с Джамилей так и не отошли от стены палисада, все торчали наверху и уныло смотрели на Влахерну. Над бухтой клубился дым. Прямо перед нами варяжская гвардия не только удвоила свою численность на стенах дворца, но начала делать короткие смертоносные вылазки, а франки тем временем не успевали даже приблизиться к открытым воротам. Да, пилигримы в этот день явно уступали противнику. А это означало, помимо всех прочих несчастий, что Отто не будет освобожден из плена.
— Я, конечно, не рыцарь, — неожиданно вырвалось у меня.
— Это что, начало шутки? — спросила Джамиля.
Наверное, вид у меня был пристыженный и виноватый.
— Я не рыцарь, а грубый варвар и потому собираюсь попросить о том, о чем ни один рыцарь никогда не попросил бы ни одну женщину. Нет у меня никакого оправдания. — Я обвел взглядом панораму в последний раз, а потом посмотрел на Джамилю. — Стыдно просить тебя об этом…
— Ну конечно я пойду с тобой. По-гречески ты говоришь ужасно, тем более что я взяла с тебя обещание не предпринимать никаких шагов, не посоветовавшись со мной, — теряя терпение, сухо произнесла Джамиля. — Придется тебя переодеть, чтобы ты не привлекал внимания. На франка ты не похож, тем более на местного.
Меня поразило ее спокойствие.
— Так ты согласна? Ты ведь ничем не обязана Отто.
— Отто сделал меня в глазах Бонифация мертвой. Благодаря ему я больше не беженка. Делаю это не просто ради Отто, а ради тебя, и Грегора, и даже Лилианы. Ради всей компании.
Продолжение записи
от 17 июля 1203 года
Сидя на Самме под палящим летним солнцем, уперев конец копья в правое стремя, я мрачно взирал, как продолжают громить моих собратьев по оружию. Отряды арьергарда по очереди разминали своих коней, делая широкий круг, но с каждой секундой становилось все очевиднее, что мчаться вскачь не придется, разве что отступать в лагерь. Авангард сражался отчаянно, но никуда не продвигался. Я подумал о брате, раненном, скованном цепями, быть может, даже мертвом, в застенках Влахерны, и содрогнулся, чувствуя бессилие.
Пришпорив Самму, я проехал несколько шагов, пока не поравнялся с Бонифацием.
— Мессир, — тихо сказал я, — это был мой брат…
— Все эти люди наши братья, — спокойно заявил Бонифаций, даже не посмотрев в мою сторону. — Возвращайся на свое место и жди.
Нам самим не верилось, что мы так легко прошли за ворота. На расстоянии выстрела из лука в сторону бухты, где бушевал огонь, ворота были заложены кирпичом. В другой стороне, в трехстах шагах в глубь материка, тоже были ворота, но мы не смогли бы к ним подобраться из-за сражения. Так что пришлось карабкаться по скользким камням северо-западной оконечности бухты к воротам, служившим для Влахерны и выходом к воде.
Джамиле удалось убедить охранника, что мы, местные жительницы, родом из Генуи, оказались в ловушке за городскими стенами, возвращаясь домой, после того как навестили брата, монастырского аптекаря, хорошо разбиравшегося в целебных травах. «Мы» — это она и ее немощная старуха мать, согбенная пополам от возраста, в невообразимых бесформенных тряпках, укутанная шарфом, который любящая дочь украла у франков, чтобы старуха спрятала свое уродство, вызванное тяжелым недугом. Джамиля выпалила названия полдюжины местных трав, которыми снабдил ее мнимый родственник, и даже продемонстрировала образчики нескольких из них, собранных по дороге. Ее мать вроде бы лопотала на каких-то языках, в общем, молола всякую чушь на якобы родном языке. Дочь терпеливо поглаживала заскорузлые волосатые ручищи матери и просила успокоиться, приговаривая, что теперь они в безопасности и подлые франки больше не попытаются посягнуть на ее добродетель.
Мы представляли собой двух безоружных напуганных женщин, и охранник почти не обратил на нас внимания, настолько был занят ожиданием новостей о пожаре, битве, сражении в бухте. Он пропустил нас. Не на территорию дворца, а через ров с застоялой водой и ворота, ведущие на широкую улицу между дворцом и резиденциями приезжих аристократов.
— Непонятно, как это у нас получилось, — чуть слышно произнесла Джамиля дрожащим голосом, как только мы остались одни на улице.
— Но ведь получилось, — пропищал я фальцетом, прихрамывая рядом с ней.
На следующей улице бушевал пожар, он засасывал все вокруг себя; дул жаркий резкий ветер, и смрад стоял ужасающий. Роскошные сады гибли в огне, пристройки для слуг ярко полыхали, но ветер, к счастью, дул не в нашу сторону.
Солнце вошло в зенит, мы продвигались по улице, отбрасывая короткие тени. Когда-то здесь ходили толпы, но теперь стояла непривычная тишина. Мы прошли несколько десятков шагов, а потом улица резко пошла в гору, все выше и выше, и тогда справа мы увидели то, что, наверное, служило входом во Влахернский дворец. Здесь тоже было непривычно безлюдно.
— Ну, что теперь будем делать? — спросила Джамиля, внимательно осматривая закрытые двери и закрытые ставнями окна домов вокруг нас.
Было как-то зловеще тихо, если не считать завывания ветра и низкого гула невидимой отсюда преисподней. Городские стены приглушали шум битв: на море — за нашими спинами, и на земле — впереди нас.
— Ты обещал поделиться со мной планом, как только мы окажемся внутри.
— Внутри дворца, — уточнил я.
— Может быть, тогда нам не выпадет шанса. Почему бы тебе не рассказать все сейчас, чтобы можно было внести изменения?
— Потому, что, пока мы не проникли внутрь, у меня нет плана, — признался я.
Джамиля так и подскочила.
— Ты с ума сошел? — возмутилась она.
Я решил, что вопрос не требует ответа, так как она успела познакомиться с моими методами.
— Зачем было говорить, будто знаешь, что нам делать?
— Знаю: мы спасаем Отто.
— Как? Ты утверждал, что знаешь, как это сделать!
Я пожал плечами.
— Для начала найдем тюрьму, потом как-нибудь вытащим его оттуда. Подробнее рассказать не могу, пока мы здесь. Я ведь предупреждал, дело небезопасное. Ты сама настояла на том, чтобы пойти со мной.
— Ты меня попросил, — отрезала Джамиля. Страх сделал ее раздражительной. — Я сказала, что пойду, раз у тебя есть план.
— У меня будет план, обещаю. — Мне очень хотелось, чтобы она успокоилась. — Не бойся, нам с тобой ничего не грозит. — Помолчав, я добавил, чтобы внести ясность, правда несколько опрометчиво: — Как не грозит двум лазутчикам, проникшим во вражескую тюрьму.
— Вот именно, — буркнула Джамиля. — Заранее никаких планов. Я думала, ты хоть чему-то научился.
Она поправила корзинку на локте, скрестила руки и с вызовом посмотрела на меня.
— Ладно, — устало сказал я, махнув рукой. — Предлагай.
— С какой стати?
— Ни с какой. Как только проберемся внутрь, я сразу все придумаю.
— Ты сумасшедший, — сурово заявила она и задумалась. — Ладно, как насчет такого варианта: мы из Перы, пришли с петицией к императору, чтобы он выделил деньги на восстановление…
— Мне кажется, сейчас у императора более насущные проблемы.
— Тогда… мы из дворцовой молочной, пришли отчитаться, сколько телят отлучено от маток.
Я снова покорно махнул рукой.
— Можешь и так сказать, если хочешь. В конце концов, из нас двоих ты говоришь по-гречески.
— А что, хорошая идея? — не отставала Джамиля, расстроенная тем, что я отнесся к предложению равнодушно. Было непривычно видеть ее павшей духом. — Сработает?
— Конечно сработает, — сказал я, пожав плечами, чтобы успокоить ее, но получилось как-то снисходительно. — Давай убедимся.
И мы под руку пошли вперед.
37
Продолжение записи
от 17 июля 1203 года
Я тупо смотрел на стены Влахерны, ненавидя самого себя за то, что не мог помочь ни брату, ни, самое главное, армии. Напряжение и скука тяжелым камнем легли на душу. Полагаю, бритт с иудейкой вернулись в шатер, терзаясь еще большим бессилием, чем я. Не знаю, дошла ли весть о пленении Отто до Лилианы. Из тех орудий, что мы приготовили к бою, семьдесят были выведены из строя или сожжены.
Самма перебирала ногами, отгоняя мух, и тоже терзалась скукой и недовольством. Я послал молодого Ричарда к стенам дворца найти Оро, кобылу Отто, и привести в лагерь. Молюсь, чтобы у меня не было причин передать ее другому всаднику.
Джамиля отдала мне корзинку с травами и приблизилась к охраннику у боковых ворот дворца. Парень, одетый в форму варягов, был очень молод. Вероятно, он служил оруженосцем, а тут ему вручили топор и приказали охранять ворота. Все опытные воины теперь сражались на стенах или боролись с огнем и венецианцами, идущими вслед за пожаром. Мне было странно, что после атаки врага никто из горожан не прибежал к дворцу суверена в поисках защиты — там, откуда я родом, суверен с его хорошо защищенным замком только для того и нужен.
