Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
С моего насеста отлично было видно Грегора. Рыцарь не следил за атакой. Он не сводил взгляда с затылка Бонифация и только временами поглядывал на царевича Алексея, восседавшего на молодом долговязом жеребце — своей точной конной копии — справа от маркиза. Я попытался себе представить, что мог означать этот день для него. Каково это, видеть перед собой огромную толпу людей, не обязанных ему ничем ни как феодалу, ни как христианину, но готовых положить свои жизни ради него? Алексей, видимо, воспринимал происходящее как должное.
Бонифаций удовлетворенно крякнул, чем вызвал общее ликование и переключил мое внимание на долину. И действительно, впервые за все утро было чему порадоваться: два воина-франка сумели-таки взобраться на стену и теперь отражали удары варяжских топоров. Можно было предположить, что, как и в случае с Галатской башней, двоих воинов окажется достаточно, чтобы начать осаду. Наверняка авангард захватит парапеты и весь замок, узурпатор вновь скроется, и победа останется за нами.
Так думали все, кто следил за армией. Кроме Грегора. Мы с ним разделяли общую мысль: один из тех воинов — Отто.
Тем временем Отто со вторым воином ловко отражали удары топоров, хотя ни тот ни другой не привык к подобному бою. Они стояли спина к спине и двигались очень слаженно, словно обоими телами руководил один ум. Отто нанес удар нападавшему воину, ранил его в бок, достаточно сильно, и тот упал со стены. В ту же секунду второму воину-франку повезло меньше: на него с трех сторон напали три варяга. Сначала на каменный парапет, забрызганный кровью, упала голова, затем одна рука, затем вторая, затем все остальное. Отто отскочил от трупа, на секунду отвлекся, а потому не заметил, как тяжелое топорище опустилось на его затылок.
— Он не убит! — вырвалось у меня, хотя, наверное, это была ложь.
Я помогал ему утром одеваться к бою. На нем был железный шлем с толстой подкладкой, так что оставался шанс, что он потерял сознание от удара, а не убит. Пока не убит.
Когда он рухнул, противник не кинулся терзать его на куски. Два варяга подхватили его за обмякшие руки и приподняли, а третий забрал себе меч, упавший на камни. Один из тех, кто поддерживал Отто за руки, перекинул его на спину товарищу, и под дружное улюлюканье, крики и свист они потащили свою ношу в дальний конец широкой оборонительной стены, а потом вниз по ступеням, в дворцовые лабиринты.
— Его забрали в плен, — объявил я, чуть успокоившись.
Будь он мертв, враги не стали бы оказывать ему такую честь, уносить с поля боя, если только они не хотели устроить позже публичное надругательство над трупом в качестве устрашения. Я поскорее отбросил эту мысль.
— Пилигримы одержат победу, — сказала Джамиля, заставляя свой голос звучать уверенно, — и освободят его.
— Вот как? — спросил я. — И когда же начнется эта победа?
Отто был выведен из игры, а его отряд разбит. Никому другому взобраться на стену не удалось, и, похоже, варяги не допустили бы новых гостей. Казалось, противник обладает нескончаемым запасом лучников и стрел, а пилигримам-лучникам почти не удавалось кого-то сразить. У греков были также огромные арбалеты и мелкие катапульты, метавшие огненные стрелы и другие воспламеняющие снаряды в осадные машины и повозки, половина из которых тут же сгорела.
Мы с Джамилей оставались на месте, пока солнце не вошло в зенит. Пилигримы стали похожи на муравьев, пытающихся вскарабкаться по скользкой, опаленной солнцем скале. Раскаленный воздух начал переливаться, как радуга, — прежде я такого не видел. Жара все возрастала, а скорость передвижения и ловкость людей заметно уменьшались. С десяток франков все-таки оказались на стене, но все без исключения были перебиты. Балдуин в конце концов отвел отряд, и тогда в бой вступили два других, но шансов у них не было.
Чтобы как-то отвлечься самому и отвлечь Джамилю, я пытался подмечать какие-то мелочи.
— Обрати внимание, епископы ковыряют в носу чаще, чем простые священники, — сказал я, указывая на арьергард в сотне ярдов от нас. — Интересно, что бы это значило?
— Когда знаменосец Балдуина нервничает, то вращает штандарт по окружности, — без всякого энтузиазма подхватила игру Джамиля.
— Ну, это неинтересно, — высокомерно фыркнул я и указал на седьмой отряд, к которому был причислен Грегор; он сидел на лошади и наблюдал. — Ты сюда посмотри — пехотинцы потолще поправляют себе мошонку чаще, чем худые.
— А бедняки молятся вслух чаще, чем хорошо одетые, — сказала Джамиля. — У иудеев было бы все наоборот.
Канун праздника святого Арнульфа из Меца,
17 июля 1203 года
Я долго не вел записей. Нелегко мыслить как воин и в то же время как писарь.
Вряд ли найдется для воина более трудная задача, чем оставаться по приказу в стороне от битвы и просто наблюдать. Мне очень хотелось принять участие в сражении, пусть даже я не мог вскарабкаться на стену. Был бы рад довольствоваться даже малостью — например, охраной деревянных щитов, из-за которых лучники стреляли по врагу. С радостью делал бы это. Но нет, просто сидел и ждал.
Шум атаки был нестерпимо громкий, хотя я находился за частоколом. Мы, воины, чувствовали его всем телом, даже костями. Чуть с ума не сошел от желания пришпорить Самму и броситься в гущу битвы. Однако с приближением полудня какофония стала стихать, а вместе с ней утих и воинский пыл. То ли мы свыклись с жарким сражением, то ли начали глохнуть от него.
Но тут донесся шум со стороны бухты.
В нашу сторону плыли венецианские транспортные суда, люди на их борту ликовали — буквально плясали от восторга. Они подвели корабли как можно ближе к лагерю и спрыгнули на мягкую землю, не переставая радоваться. Им явно сопутствовал больший успех, чем сухопутному войску. Одно из судов было приспособлено для перевозки лошадей. Моряки бросились к нему, чтобы сбить липкий комок смолы, которым был запечатан откидывающийся борт. Створка рас крылась, образовав сходню на берег. В первую секунду ничего не происходило. А потом, к моему изумлению, из корабельного чрева выбежало несколько десятков красивых коней и мулов — без седел, в полной византийской упряжи, с обрывками уздечек. Они помчались на берег по сходне, подгоняемые моряками, которые направили животных к частоколу, откуда уже успели повыскакивать оруженосцы и конюхи, чтобы принять пополнение.
Бонифаций послал гонца на переговоры с венецианцами, и тот вскоре вернулся, принеся удивительную новость: над самой высокой башней в верхней части гавани, недоступной нашему взору, развевается флаг дожа — крылатый лев святого Марка. Досточтимый дож ринулся в гущу битвы и, несмотря на возраст и слепоту, сам водрузил там флаг. Такая доблесть предводителя не могла не подстегнуть его преданных людей: венецианцы успели занять более двух десятков башен, а ведь день еще не перевалил за половину!
Гонец продолжал свой рассказ: оказалось, что неумелых горожан, пытавшихся защитить башни, постепенно заменили варягами-наемниками, гораздо более подготовленными и опасными, чем армия рекрутов. В конце концов венецианцы ощутили последствия эффективной контратаки.
— Но дож придумал, как с этим справиться, — в заключение сказал гонец и указал на юго-восток. — Ветер ему благоприятствует.
Со стороны бухты поднимались разорванные клубы дыма. Мы не могли определить, насколько велик был пожар, но дым сам по себе оказался таким густым, что не позволил грекам продолжать атаку. За несколько минут облако дыма не только вытянулось к небу, но и растянулось вширь. При виде этого венецианцы, таскавшие трофеи, вновь возликовали. Ветер дул с моря, и венецианцы, находясь за дымовой завесой, не страдали от нее и могли идти вслед за пожаром, который оттеснял армию защитников обратно в город. Дож Дандоло с самого начала не желал вести военные действия, но, не сумев их избежать, оказался самым отважным стратегом и воином дня.
Я догадался, что произойдет дальше: узурпатор, отчаянно стараясь дать отпор венецианцам и не сумев сделать этого лобовой атакой, вероятнее всего, отзовет варяжскую гвардию обратно во дворец, быть может, даже вышлет на нас отряд кавалерии. И тогда венецианцы как наши союзники должны будут прервать свое победоносное шествие и прийти нам на выручку. Но у нас оставалось еще четыре свежих отряда, не занятых в бою, а я по опыту знал, что грекам не устоять против нас в открытом сражении. В нашем распоряжении также находился отличный отряд генуэзцев-арбалетчиков, которые считались лучшими стрелками во всем христианском мире. Их тоже пока не привлекали к сражению. Мне даже стало любопытно, так ли они рвутся в бой, как я.
Ликование венецианцев подняло боевой дух в лагере, но, когда те вернулись в бухту, атмосфера вновь накалилась. Было что-то удручающее в целом городке из шатров и палаток, рассчитанном на десять тысяч человек, когда он почти опустел.
