Владимир Кедров - На край света
Охотским морем (Кивиль называла его Пенжинским) Попов пошел к северу вдоль западного побережья Камчатки. Найдя судоходную реку Тигиль, Попов вошел в нее и поднялся до устья ее притока Ешхлина. Там, недалеко от корякских поселений, он пристал к берегу.
— Мы вышли на землю, — рассказывала Кивиль. — Я с Федей шла по лесу. Шумел сердитый лес, красный и желтый. А я смеялась. Я палкой разрывала паутину и сшибала сучки. Закапал дождь. Но мы не спешили назад. Федя снял шапку и подставил дождю лицо. Он вдыхал душистый воздух. Нам люба была его свежесть. Мне было так хорошо! Я не знала, что горе близко…
Кивиль замолкла, низко опустив голову.
— Что же приключилось дальше? — осторожно спросил Дежнев.
— За лесом прогремела пищаль. Федя вздрогнул, побежал к кочу. Там кричали. Навстречу из кустов — Голгоч, носивший чужие волосы. «Сипанг! Беда!» — закричал он. Голгоч поведал: через гору пришли ительмены. Они сказали корякам: «Федя не Тыжил-Кухту. Чужеземцы — не боги. Они смертны. На Федотовщине злой чужеземец Анкудинов убил другого чужеземца».
— Кого?
— Покрученика Олимпиева.
— Пошто он убил-то?
— Олимпиев не дозволял обижать ительменов. Так велел ему Федя.
— Дальше! — вскричал Дежнев.
— Ительмены напали на Анкудинова и его людей. Многих убили! Назаров и Федоров ушли по реке на карбасе. Неведомо куда. Анкудинова спрятала его жена Ку-пени. Камчадалка. Ночью они взяли бат[136] у отца Купени. Тоже ушли рекою. Ительмены сказали корякам: «Убейте чужеземцев!» Коряки напали на наш коч. Убили покручеников. За что? Такие хорошие ребята! Митя Вятчанин, Тимоша Месин, Шабаков, Александров. Старого Удиму убили…
— Вина на воре Анкудинове, — мрачно сказал Степан Сидоров.
— Великие беды приняли мы от разбойников, — сокрушенно проговорил Фомка.
— Рыбий глаз! Зачем у Большого Каменного Носа я выловил из воды гадюку Анкудинова! — вскричал Сидорка.
— Досказывай, доченька, — попросил Дежнев.
— «Я тебя полюбил. Ты хороший, — сказал Голгоч Феде. — Я пришел сказать: беги! Вот дорога к жилищу злого духа. Он спрячет тебя в белой юрте. Ительмены туда не ходят. Боятся. Ты ж был Тыжил-Кухту, хоть теперь ты и не он, тебе не страшно. Беги!» Голгоч скрылся. Погоня была близко. Мы слышали топот и крики. Федя схватил меня за руку. Мы побежали. Ветки хлестали наши лица, колючки царапали нас! Мы падали. Зато листья скрывали нас… Мы спустились в овраг, где шумело. Там вошли в белый туман. Ничего не видно! Зыбкая земля дрожала под ногами. Мы тихо шли, взявшись за руки. Чем дальше, шум громче. Я дрожала от страха. Я думала, выскочит злой дух! Мы дошли до большой ямы. В ней кипела вода, как на огне. Шум был из ямы. Такой шум! Я не слышала Федю, хоть он кричал мне на ухо. От воды шел пар. Пахло тухлыми яйцами.
— Не маши рукой, — сказал Сидорка Григорию Байкалу, сделавшему жест недоверия, — мы с Фомкой тоже горячий ключ находили.
— И дух от него был тухлым яйцом, мил человек, — подтвердил Фомка.
— У кипящей воды мы лежали без еды. Лишь пили ту воду, худо пахнувшую. В тумане увидели человека. Я задрожала. Подумала: дьявол идет, хозяин кипящей воды. Федя выхватил саблю. Человек приблизился, шатаясь, словно наевшийся мухоморов. То был Анкудинов.
— Анкудинов! Как же он вас нашел?
— Жена Анкудинова Купени довела его до ключа. Она спрятала его там, как нас — Голгоч. Они плыли по Уйкоаль-реке, по Еловке-реке, по Леме-реке. Они перешли гору. Указав ключ, Купени ушла.
— Что ж Холмогорец? Срубил ему голову? — спросил Степан Сидоров.
— Анкудинов ужом ползал у ног Феди. Просил пощады. Федя оставил ему жизнь. Он был добрый!
Дежнев сокрушенно качал головой.
— У Анкудинова было мясо. Мы сварили его в ключе. Прошел еще день. Федя решил идти к морю. Мы шли по лесам, горам и долам. Пока федина пищаль могла греметь, он убивал медведей и оленей. Мы дошли до моря. Пищаль уже не гремела. Федя бросил ее в воду. Мы шли берегом. Ели улиток, крабов. Голодали. Захворали. Федя сказал: цинга! Силы пали. Ноги не двигались. Анкудинов не мог идти. Мы сидели возле него. Потом он умер. Мы пошли с Федей вдвоем. Через два дня Федя тоже не смог подняться, умирал на голом камне. Он умер. Я легла возле него умереть. Я не хотела его оставить…
Кивиль замолчала, горестно опустив голову. Затем она продолжала тихим безразличным голосом:
— Вот пришли коряки. Они насильно накормили меня. Они взяли меня в байдару. Увезли от Феди. Меня взял в жены Октенхут.
— Хоть не бил он тебя, сердешная? — участливо спросил Дежнев.
— Нет. Бил, только наевшись мухоморов. Тогда он был бешеный. Я даже не плакала. Мне было все равно. Жизнь моя кончилась.
Долго молчали казаки и промышленные люди, выслушав рассказ Кивили о судьбе Попова, первого исследователя Камчатки. Кто знал Попова, все жалели о смерти хорошего товарища. Кто не знал его, и те были тронуты бесхитростным рассказом несчастной якутки.
Этим людям не могло прийти в голову, что кто-то может больше жалеть загубленное Поповым имущество, чем его самого. Меж тем едва ли не в тот же день в Якутский острог пришла из Москвы челобитная гостиной сотни торгового человека Василия Усова, хозяина Попова. Усов просил воеводу, коли пропавший без вести Попов явится в Якутский острог, все животы его — имущество — переписать и перепечатать, а самого Попова взять на поруки и отослать в Москву со всеми его животами. Усов опоздал, напрасно беспокоился.
… Вечерело. Красный закат предвещал ветер. Моржи пыхтели на потемневшей корге, укладываясь на ночь. Волны плескались, ударяясь в обшивку коча. Казаки развели на берегу костер, чтобы сварить ужин. Запоздалые чайки летели с моря к берегу.
Вдруг Кивиль, словно пробудившись, стала оглядывать окружавших ее людей.
— Семен, где Михайло Захаров? Где Мезеня? — спросила она Дежнева.
— Год с лишним будет, как похоронили мы Ефима Меркурьева и Ивана Нестерова. Михайло же Захаров прежде того преставился. И на его могиле крест поставлен.
— А где Иванушко Зырянин? Где певец Бессон?
— В первую ж зиму замерзли они, от голода ослабнув. Афанасий Андреев с ними же смерть принял.
Кивиль припала головой к нашести и заплакала.
— Сколько ж душ, приказный, осталось нынче от твоих ватаг? — спросил Василий Бугор.
— Считай: Фомка Семенов, Сидорка Емельянов, Стенька Сидоров, Кивиль да я. Да к Стадухину от меня ушли Ивашко Вахов с Калинкой Куропотом. Вот и все.
— Семеро, стало быть, — задумчиво произнес Бугор.
— А вышло, мил человек, нас, дежневцев, шестьдесят душ. Да анкудиновцев — тридцать. Всех девяносто душ было, — сказал Фомка.
