Владимир Кедров - На край света
— Погибли.
— Пойдем-ко, доченька, к нам на коч. Отдохнешь. А там ты все нам расскажешь, — Дежнев обнял дрожавшую Кивиль за плечи.
Вокруг потемнело. Облака летели низко, и моросил дождь. Корякские байдары скрылись за его завесой. Ватага молча следовала за Дежневым.
Кивиль напоили кипятком с медом, привезенным издалека торговыми людьми.
— Ну, Кивиль, поведай нам, что было с тобой, с Федей, со всеми его товарищами, — попросил Дежнев.
Кивиль растерянно обвела взглядом окруживших ее охотников.
— Как начать? Все спуталось…
— Не спеши. Что за чем приключилось, тем порядком и сказывай.
— Голова такая стала смешная… все кружится…
Жалкая улыбка появилась на лице женщины.
— Помнишь, была буря, — подсказал Дежнев.
— Буря!
— Разбойные волны крушили наши кочи. Ты с Федей плыла на «Медведе».
— Тогда Федя был со мной, — в раздумье начала Кивиль. — Куда ты пропал, Семен? Морской Тойон гневался. Он раскачал море. Оно стеной вставало сзади, спереди. Я боялась, что Тойон унесет Федю. Все кружилось. Мы падали туда-сюда. Ночь! Молния!
Кивиль вскочила, закрыв лицо руками. Ужас пережитой бури вновь охватил ее.
— Черная вода вокруг!
Дежнев снова усадил Кивиль на нашесть коча.
— Забудь ее, бурю. Пошумела и стихла… А вы все шли?
— Много дней и ночей. Федя хотел увидеть землю. А я не думала о земле. Морской Тойон смиловался. Федя был со мной. Я смотрела на него. Ведь с больного места не сходит рука, а с любимого — глаз. Я была счастлива.
Казаки и промышленные люди слушали Кивиль с серьезными лицами.
— Утренняя заря осветила землю. Горы стояли, как зубцы на гребне. Одна гора, что была выше облаков, курилась[130].
— Курилась?
— Так сказал Федя. Дым шел. Та гора заворожила Федю. Шаман-гора! Он не смотрел на меня, а все на гору. Он повел коч к той горе. Мы вошли в реку.
— Как река-то зовется, доченька? — спросил Дежнев.
— Уйкоаль[131]. Так зовут ее ительмены[132].
— Как же прозвание той землицы?
— Федя звал ее: Кам-чат-ка.
— Камчатка? — переспросил Василий Бугор, слушавший Кивиль с напряженным вниманием.
— Сказывай, милая, сказывай, — успокоительно приговаривал Дежнев.
— Я надела на Федю куяк и железную шапку. Мы сошли на берег. Гора, что выше облаков, была близко. Из нее шел дым и огонь.
— Что же на ней горело? Лес? — допытывался Василий Бугор.
— Там не было леса. Только — снег. Ительмены говорят: там покойники топят свои юрты. Они варят там китов.
— Где же они китов ловят, громом их разрази?! — удивился Сидорка.
— Ительмены сказывают, — тихо проговорила Кивиль, — они ловят их в подземном море.
— Ладно, — вмешался Дежнев, — пусть их себе ловят. А ты, доченька, про Федю сказывай.
— Федя был светел, как месяц, — снова оживилась Кивиль. — Куяк и железная шапка его блестели. К нам подошли ительмены. Я испугалась. Страшные. Щеки, губы толстые. От них пахло рыбой, как от гагар. Они подняли копья. Вдруг гром загремел под землей. Земля закачалась, словно коч.
Артемий Солдат переспросил:
— Что закачалось?
— Земля, — тихо ответила Кивиль.
— А ты… не врешь?
Поглощенная воспоминаниями, Кивиль не слыхала вопроса. Закрыв глаза, она закинула голову. Величественная и грозная картина извержения Ключевской сопки ярко осветилась в ее сознании[133].
— Река вышла из берегов и снова ушла. Шапка Шаман-горы загорелась. Огонь реками потек вниз. Ительмены выронили копья и пали перед Федей. Они назвали его Тыжил-Кухту. Меня назвали Сидуку[134]. Федя сведал после: Тыжил-Кухту — их бог.
— Вот бы тебе, Артюшка, богом сделаться хоть у наших анаулов! Небось, не оплошал бы, — засмеялся Павел Кокоулин, хлопнув по спине Артемия Солдата.
— Слушай, рыбий глаз! — свирепо прикрикнул Сидорка.
— За бога, стало быть, Федю сочли, — улыбнулся Дежнев.
— В лесу, когда Федя убил Улуу-Тойона и победил Курсуя, — сказала Кивиль, — я тоже думала, что он — сам Юрюнг-Айыы-Тойон. Федя тогда смеялся надо мной… Ительмены целовали ему ноги, и мне — тоже. Они дали нам мясо, ягоды, меха.
— А гора? — спросил Василий Бугор.
— Она горела дни и ночи. По ней текли огненные реки. Она гремела и трещала. Огненные шары летели вверх. Вдруг из нее вылетела черная туча, закрывшая солнце. Когда тучу унесло, огонь погас и гора смолкла.
— Наверно, покойники сварили китов и принялись обедать, — не удержался от шутки Кокоулин.
Сидорка замахал руками, и тишина снова восстановилась.
— Федя захотел плыть к горе.
— Неужто пошел?
— Он взял с собой двоих ительменов: Голгоча — у него на голове была смешная копна чужих волос[135], и Тавача. Тавач никогда не чесал кос. Он смотрел на меня, выпучив глаза, как рак. Рот у него был до ушей.
— То-то красавцы!
— Мы плыли по реке Уйкоаль. Дошли до речки Никулы. Там Федя поставил избы. Речку Никулу прозвали Федотовщиной.
— Анкудинов не бунтовал? — спросил Дежнев.
— Этот дьявол только тем был человеком, что ел. Он прикинулся верным Феде. Но у него были верны лишь следы на снегу. Он обижал ительменов за Фединой спиной, и они гневались.
— Грабил, наверно, громом его разрази!
— А Федю ительмены любили, и Вятчанина, и Шабакова, и Месина. Весной Федя велел чинить коч. Он захотел обойти Камчатку.
— Вишь ты, неугомонный!
— Анкудинова-то взял он с собой? — снова спросил Дежнев.
— Не взял, — ответила Кивиль. — Он оставил с ним Олимпиева, Назарова, Федорова.
— Не дюже добро сделал, — неодобрительно заметил Дежнев.
— Мы поплыли по реке в море. Было так хорошо! Ительмены везде нас встречали. Они давали нам мясо и рыбу. Мы плыли по морю.
Путаясь и останавливаясь, чтобы собраться с мыслями, Кивиль рассказала Дежневу о плавании Попова вокруг Камчатки.
Коч подстерегали рифы и потайники, зеленые подводные камни, но Попов шел вперед, отходя в опасных местах дальше в море. Высаживаясь на скалистые берега, путешественники видели черных медведей, лакомившихся ягодами.
Попову посчастливилось удачно пройти пролив между Курильской Лопаткой, южной оконечностью Камчатки, и гористым островом Шумшу. Едва коч обошел Лопатку, как «вздохнул Батюшко» — начался прилив. Вода с огромной скоростью хлынула через пролив из Тихого океана в Охотское море, образуя гибельные сувои — водовороты, способные потопить и большее судно, чем коч Попова.
Охотским морем (Кивиль называла его Пенжинским) Попов пошел к северу вдоль западного побережья Камчатки. Найдя судоходную реку Тигиль, Попов вошел в нее и поднялся до устья ее притока Ешхлина. Там, недалеко от корякских поселений, он пристал к берегу.
