Владимир Кедров - На край света
Собеседники замолчали. Каждый думал свою думу.
Кровь и жизнь сынов своих, столь великие жертвы приносил русский народ, неудержимо продвигаясь на восток, исследуя неведомые реки, познавая лик земли-матери.
Но недолго буйные головы думали о потерях. Иные мысли зароились в казацких головах. «Что это за Камчатка, о которой сказывала якутка? Что это за неведомая землица, где из гор текут огненные реки, где под землею гремят громы, где летом и зимой кипят горячие ключи? А не собраться ли нам посмотреть на эти диковинки?» — вот о чем стали подумывать казаки! Не случайно, что признанный открыватель Камчатки Владимир Атласов именно из Анадырского острога отправился на Камчатку…
14. На моржовом промысле
Чем становилось светлее, тем быстрее сменялись краски моря. Час назад, когда на черном небе блистали звезды, волны были черными словно чернила. Тогда они казались густыми и тяжелыми.
Рассвет сначала сделал море свинцовым. Вспыхнула заря — по волнам заплясали красные гребни. Но вот лучи светила брызнули сквозь туманы, волны вмиг преобразились, став оранжевыми.
А солнце — все выше! Оно смеялось над бессильной ночью. Туманы таяли под шум теперь уж сине-зеленых волн. Но рокот волн не был единственной музыкой торжества засиявшего дня. Какой-то рев, могучий, то исполненный гнева, то радости, сливался со звуками моря.
То ревели моржи, тысячи моржей, пробудившиеся на корге. Клыкастые ластоногие чудовища крепко проспали ночь, плотно прижавшись друг к другу. Тогда они только сопели да тяжело вздыхали. Теперь огромные бурые туши зашевелились, расталкивая друг друга.
Первыми всполошились моржихи, тревожившиеся за своих сосунов-моржат. Моржихи вечером вышли на берег последними и потому они были ближе к воде.
Держась в море поодаль от берега, клыкастые мамаши видели, как первыми на сушу вышли старые самцы — секачи[137].
Маститые патриархи моржового общества грузно, вперевалку проковыляли подальше от берега. Они искали места поспокойнее, где можно было бы выспаться без помехи. За ними следовали самцы помоложе. Эти заняли большую половину берега. Затем матери сосунов пропустили и тех самок, что ходили с годовалыми и двухлетними детенышами. Только после них толстухи рискнули выйти на берег. Им осталась узкая полоска возле самого прибоя. На ней они и улеглись. Каждая заботливо прикрыла ластом своего единственного малыша.
Едва же первый утренний рев возвестил о пробуждении стада, как моржихи подхватили ластами своих еще спавших детенышей и тотчас ушли в воду.
А с берега до них доносился рев, слышный вокруг на многие версты. Движение стада к морю с каждой минутой усиливалось. Задние звери, недовольные медлительностью движения, рыча, залезали на спины передних и переваливали через них, образуя кучи живых копошащихся глыб.
Можно себе представить, насколько внушительным было это зрелище, если вспомнить, что толщина моржа часто превышает рост человека, а каждая усатая голова вооружена парой аршинных бивней. Все это ползущее и лезущее друг на друга тысячеголовое стадо хрюкало, рычало и ревело. Моржи угощали друг друга толчками, увесистыми ударами ласт, а иной раз и бивней.
Эту необычайную картину наблюдало несколько человек, прятавшихся меж камнями возвышенной части корги.
— Рев-от какой! Страсть! — произнес Фомка, качая головой не то восторженно, не то удивленно.
— Ровно черти свадьбу играют! — отозвался Сидорка хриплым шепотом.
— Вонища от них, что в свинарне у худого хозяина, — Григорий Байкал брезгливо пошмыгал носом.
— Не время ль зачинать, приказный? — спросил из-за камня Василий Бугор.
Дежнев оглянулся. Он увидел приподнятую бровь Бугра и его губы, подергивавшиеся от нетерпения.
— Рано. Пошто все стадо пужать? Пусть себе сходят в море.
— Не упустить бы…
Некоторое время зверобои лежали молча, присматриваясь к движению животных.
— Ватага, слушай! — вдруг тихо произнес Дежнев.
Зверобои подняли головы.
— Видите тех старых самцов, что начали подыматься, на отшибе за белыми камнями? Их отрежем… Фомка! Тебе с Сидоркой и Гришкой Байкалом валить того секача, что первым пошел за стадом.
— Ну, рыбий глаз, бери рогатину, — сказал Сидорка Байкалу. — Будешь счастлив — запоешь, будешь несчастлив — заплачешь.
— Счастье, Сидорка, мил человек, легко на помине не бывает, — возразил Фомка.
— Верно, Фомка. Счастье без ума — дырявая сума, — сказал Дежнев. — С богом!
Фомка поднялся, опираясь на рогатину, поглубже нахлобучил шапку и широким шагом двинулся наперерез группе моржей. Сидорка с Байкалом поспешили за ним.
— Того самца, что идет справа, валить тебе, Василий, с Данилой да с Иваном Казанцом. Идите.
Василий Бугор, Данила Филиппов и Иван Казанец поднялись.
— А на этого матерого секача, что заходит слева, пойдешь со мной ты, Савва, и ты, Артемий. Тебе же, Федот, — заключил Дежнев, обращаясь к есаулу Ветошке, — зверя не бить, а с остальными людьми отгонять этих самцов от стада.
Огромный морж, выбранный Дежневым, переваливаясь, полз к стаду, от которого его отделяло саженей десять.
— Чудно же он ходит, морж-от! — прошептал Тюменец. — Переднюю лапу вперед пальцами ставит, а заднюю — вроде бы пятой!
— Не лапы, ласты у него, — так же тихо ответил Артемий Солдат, на круглом веснушчатом лице которого было написано напряженное внимание.
— Слушай, Савка, — вполголоса произнес Дежнев, не отрывая взгляда от зверя. — Ты зайдешь справа и будешь колоть моржа чуть-чуть сзади переднего ласта.
— Ладно.
— Слушай дальше. Втыкай рогатину разом, что ни есть силы. Тут же выдерни ее и беги в сторону.
— Так.
— Не сможешь выдернуть рогатины — брось ее и беги. Помни: моржу тебя нужно задеть лишь раз. Заденет — и ты уж мертвый. Так не зевай!
Охотники медленно приближались к зверю.
— Артюшка, ты зайдешь слева. Ну, ты знаешь, как колоть.
— А ты, дядя Семен? — не утерпел Тюменец.
— Я-то? Я спереди пойду. Как он мной займется, улучите время и бейте.
Охотники были уж в двух саженях от моржа, когда он вдруг резко повернулся, чтобы встретить их грудью. Приподнявшись на передних ластах, морж закинул голову и направил на людей клыки. Он был страшен, этот самец-секач, подобный лежавшему на брюхе слону. Спина зверя была четверти на две — на три выше каждого из подошедших людей. Голова же приподнявшегося на ластах зверя была выше людей по крайней мере на аршин. Необъятная грудь зверя, вся покрытая, словно куяком, желваками-шишками, с кулак каждая, была пегой от множества рубцов и ссадин. Это был боец, видавший виды.
