Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

Ров был мелким, небрежно выкопанным и местами уже даже поросшим кустарником. Непогребенный, иссушенный солнцем труп пунийца скалил зубы на проезжающих. Волчьи ямы, ловушки с вбитыми в дно заостренными кольями, кое-как прикрытые, были хорошо видны. Палисад — низкий и неровный.

Трибун Огульний в какой-то момент осмелился спросить:

— Ты хочешь объехать весь лагерь, вождь?

— Нет. В этом нет нужды.

Тон был красноречив, старый трибун смутился. Он робко пробормотал:

— Консулы запрещали переутомлять солдат, — и слегка придержал коня.

Сципион въехал в лагерь через боковые ворота, где его не ждали, и немногочисленный караул едва успел построиться. За воротами он снова пытливо огляделся. Дорога, огибавшая лагерь изнутри, за валом, была грязной, вытоптанной, заросшей. От отхожих мест несло невыносимым смрадом. Перед бараками союзной конницы лежали кучи навоза.

Дорога, отделявшая кварталы легионов от вспомогательных войск, была, пожалуй, еще грязнее, чем окружная. Зато преторий, жилое здание вождей, выделялся размерами и пристойным видом.

Сципион свернул к форуму — центральной площади традиционного римского лагеря, месту парадов и смотров. Поспешно, вдоль застывших рядов войска, уже шел навстречу новому вождю трибун третьего легиона, два префекта, командовавшие вспомогательными войсками, начальник конницы, главный квестор армии и несколько приближенных офицеров. Они ожидали, что консул прибудет через главные ворота, и теперь были застигнуты врасплох и смущены.

Сципион коротким жестом заставил умолкнуть буцины и длинные, звучавшие более высоким тоном нумидийские трубы, не ответил ни словом на безупречно ровный удар копий о щиты, исполненный в знак приветствия, и медленно двинулся вдоль замерших без движения рядов.

Он остановился перед фронтом третьего легиона и грозно, сурово оглядел лица. Внезапно он кивнул огромному центуриону, стоявшему перед строем манипула триариев.

— Твое имя? Гай Фламиний Деций?

— Так точно, достопочтенный консул, примипил третьего легиона.

— Где сигнум манипула?

Центурион смутился.

— Пунийцы вырвали его у нас! Пятнадцать человек погибло, защищая его…

— Но ты жив. Я вижу, ты ветеран, и потому буду милостив. Можешь удалиться в свою палатку и сам прервать свою опозоренную жизнь. Я сказал.

Он ехал дальше вдоль строя. Еще у трех манипулов не было почетных знаков, и их центурионы разделили участь Деция. Затем консул снова развернулся посреди легиона и, глядя в тысячи застывших в ужасе глаз, начал говорить медленно, безжалостно:

— Из вашего легиона к неприятелю перебежало несколько сотен человек. Это был сговор, подлый и позорящий весь легион. Я не верю, чтобы остальные соратники не знали или не догадывались о таком сговоре. Вы должны смыть эту вину, а смыть ее можно лишь кровью. Призываю именем Рима: кто, зная о предательском замысле, не воспротивился, не донес командирам — пусть немедля пронзит себя мечом!

С мгновение он, недвижимый, смотрел на застывшие ряды. Никто не шевельнулся, никто не потянулся к мечу. Он заговорил снова, еще холоднее:

— Значит, вы не только легион предателей, но и трусов. Трибун Огульний! Всех солдат, что два года назад служили в этом легионе, — децимировать! Отрубленные головы прибить к частоколу! Выбирать тех, у кого оружие в ржавчине или кто одет небрежно!

Он спокойно развернулся, словно отдал самый обычный приказ, и подъехал к нумидийской коннице. Обратился к преторам:

— Ваши люди наконец-то понимают по-латыни?

— Так точно, вождь! Понимают уже все!

— Хорошо. Слушайте же меня, нумидийцы! За все милости, что оказывает Рим вашему государству, за возможность одолеть вашего извечного врага, Карфаген, вы платите нам трусостью! Карталон над вами насмехается, Гасдрубал из засады прорвался сквозь ваши ряды! Я не желаю иметь трусов в лагере! К завтрашнему утру те из вас, кто достоин звания мужа, изгонят прочь трусов! Можете их убить! Негоже трусам плодиться, пока храбрые сражаются! Суд вы свершите сами этой ночью. Вожди же сейчас пойдут со мной в шатер на совет.

Это был, по сути, не совет. Сципион лишь отдавал приказы, продуманные и твердые. Завтра после утренней побудки лагерь сворачивается. Второй легион двинется к Карфагену и будет изображать штурм по всей длине стен. За его спиной третий легион и союзные отряды прокопают ров через весь полуостров от залива до залива, насыплют вал и вобьют частокол. Лагерь переместится за вал. Карфаген должен быть наконец по-настоящему блокирован. На море это сделает флот. Тридцать две новые галеры усилят имеющиеся силы. Все должны помнить, что начинается настоящая битва. Слишком долго уже длятся стычки с разъездами и отдельными пунийскими галерами, выставляющие Рим на посмешище и придающие врагам дерзости.

Когда вечером они перешли в преторий, легат Гай Лелий, друг Сципиона, коротко кивнул в сторону бараков нумидийской конницы, где стоял невообразимый крик и суматоха.

— Эти поняли твои слова и воспользовались случаем для сведения счетов, — пробормотал он, но молодой консул равнодушно пожал плечами.

— Мы от этого только выиграем. И хорошо, что Гулусса узнает: мне нет дела до его конницы! Могли бы только вершить свой суд потише!

— В третьем легионе тихо! — почти со страхом прошептал Лелий.

— Да. Сражались они плохо, но умирать умели, как подобает.

— Не думаешь ли ты все же, что солдаты обоих легионов возненавидят тебя с первого же мига?

Консул спокойно посмотрел на друга и ответил почти безразлично:

— Ну разумеется! Но дело не в этом. Солдат может ненавидеть, лишь бы боялся! Он должен бояться своих начальников больше, чем врагов! Лишь тогда я могу быть уверен, что любой приказ будет выполнен, и с величайшим усердием и старанием. Позови мне теперь шпиона.

— Какого шпиона? — удивился Лелий.

— О, он ждет уже с сумерек в аподитерии.

Шпионом оказалась женщина, одетая в серую тунику рабыни, которой консул отдал поклон, подобающий знатнейшей матроне.

— Прошу садиться, благородная Марция! — пригласил он, указывая на изукрашенное кресло, ибо прежние консулы любили роскошь, и их ставка ничем не напоминала военный лагерь. — Это мой друг, легат Гай Лелий, от которого у меня нет тайн.

Он повернулся к удивленному Лелию и коротко пояснил:

— Достопочтенная Марция, дочь…

— Не называйте имени, вождь! — резко прервала его девушка.

— Как хочешь! Хотя то, что ты делаешь, лишь славой покроет твой род. Достопочтенная Марция, происходящая из одного из богатейших родов Рима, решила служить Республике всем, чем может. Она выучила язык пунийцев, подкупила пиратов, позволила продать себя в рабство в Карфаген. А теперь я слушаю тебя, домина!

Марция вспыхнула, но глаз не опустила и говорила твердо:

— До сих пор все удается. Я рассчитывала на свою красоту, на то, что цена за меня будет высока и я попаду к кому-нибудь знатному. Так и случилось. Меня купил Идибаал, нечто вроде примипила в легионе некоего Кадмоса.

— Я знаю это имя. Это один из их вождей.

— Да, один из важнейших. Храбрый и несгибаемый. А командует он отрядом, состоящим в значительной части из перебежчиков из наших рядов, италиков…

Сципион медленно кивнул; лицо его было суровым и непроницаемым. Помолчав, он спросил:

— Каков дух в городе?

— К несчастью, бодрый. Два года войны внушили им убеждение, что Рим бессилен и лишь пугает, а на деле пойдет на уступки.

— Вскоре они убедятся в своей ошибке! Что говорили люди при вести о моем консульстве и прибытии?

Женщина немного смутилась, но ответила прямо:

— Смеются, вождь! Гасдрубал рассылает своих людей, а жрецы Танит, видно, с ним в сговоре, ибо говорят то же самое: что Рим хватается за последнее средство и, не в силах их сломить, пугает призраками прошлого! И притом — прости, это они так говорят! — обманным путем, ибо ты Сципион лишь по усыновлению, а не по крови.

— Скоро они перестанут смеяться! Какие вести ты принесла? Как с продовольствием в Карфагене?