Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

— Вот как? Я им напомню! Всех мужчин я призову копать рвы под стенами! Кроме главного рва — еще несколько. В пределах досягаемости наших машин!

— Этих машин, — с презрением указал Герастарт.

— Нет, добротно сделанных! Мальк, за работу над этим мусором платить нельзя! Купцов, что поставили дерево и канаты, — в кандалы и под мой суд! Хорошего дерева на кресты не пожалеем! Кадмос, отыщешь Лестероса и Макасса, съездишь в храмы! Завтра на рассвете — народное собрание на площади Ганнона! Я встряхну этот город и этот засыпающий народ! Заставлю работать! Раз не хватило пыла, пусть их подгоняет страх!

В столь неподходящий момент к вождю подошел вольноотпущенник и шепнул, что досточтимая Элиссар просит, дабы рошеш шалишим соизволил немедленно прибыть домой.

— Что там еще? Нет у меня времени на домашние дела! Скажи досточтимой Баалат, что я не приеду ни сегодня, ни, верно, завтра!

— Господин, речь не о домашних делах! Просто прибыл какой-то чужеземец и говорит, что ему срочно нужно что-то сообщить самому вождю! Говорит по-гречески!

— Чужеземец? Как он сюда попал? Уже два дня не причалило ни одно судно!

Этого, однако, вольноотпущенник не знал. Лишь то, что чужеземец долго говорил с досточтимой Элиссар, что госпожа велела подать ему еды и тотчас же разослала людей в разные стороны, чтобы отыскать вождя.

— Это, должно быть, что-то действительно важное! — подал голос Кадмос. — Может, все-таки стоит, вождь, тебе поехать? Досточтимая Элиссар не стала бы звать тебя понапрасну.

Гасдрубал гневно что-то проворчал, но совету внял, вскочил на коня и поспешил к Бирсе.

Он застал незнакомца в перистиле. Тот весело играл с маленькими Магоном и Гамилькаром. Он с почтением приветствовал вождя, пытливо его разглядывая, и тотчас заговорил по-гречески.

— Прости, великий рошеш шалишим Карт Хадашта, что, не владея вашим прекрасным языком, я вынужден говорить на своем. Но я знаю, что буду понят, раз даже твои дети так бегло говорят на языке Гомера.

— Приветствую тебя, чужеземец. Да, я говорю по-гречески. Но я еще не знаю, кто ты, откуда, как и с чем прибыл.

Гость снова поклонился, слегка улыбаясь.

— Я Паріандос, сын Антенора, родом из Пеллы, что в Македонии. Я прибыл из моей страны, но как я сюда попал — прости! — сказать не могу. Я должен был поклясться в этом на тенях отца и матери моему проводнику, который к тому же еще и тщательно завязал мне глаза!

— Ты прибыл с моря или с суши?

— И этого я не могу сказать!

Гасдрубал гневно нахмурился.

— Так я должен смириться с тем, что в осажденном городе чужеземцы появляются неведомыми мне путями?

Паріандос серьезно кивнул.

— Да. Появляются и могут исчезнуть. Но об этом ты, верно, знал, вождь? Так бывает во всех крепостях!

— Но не здесь! — Гасдрубал уже терял терпение. — Мы на полуострове! С трех сторон море, с четвертой — наши стены! Мышь не проскользнет, чтобы стража не знала! А стража у нас тоже не простая! Ее не подкупишь! Это добровольцы, из народа! Будучи греком, ты должен знать, что такое сражающийся народ!

— Я македонянин, вождь, а не грек! Мы приняли греческий язык и культуру, но остались самими собой! Что же до народа, то да, я знаю, что о нем думать! Именно с этим делом я и прибыл!

— Ты посол?

— В сущности, да! Хотя, конечно, без пергаментов, печатей и всего того, чем обычно удостоверяют свою личность послы. Официально я купец с Крита, направляющийся в Мавританию.

— Я слушаю тебя!

Чужеземец огляделся и, лишь убедившись, что их никто не может услышать, начал говорить, еще больше понизив голос. Гасдрубал слушал молча, теребя пальцами бороду и зорко глядя на македонянина. Тот говорил гладко — видно было, что речь он подготовил заранее.

Он говорил о войне, которую ведет Македония с Римом, о победе царя Андриска над претором Публием Ювенцием, о союзе с фракийцами, довольно откровенно изложил надежды и возможности. Конечно, величайшим, а по сути, единственным шансом было то, что Рим сражается на три фронта одновременно: в Иберии, с Карфагеном и с Македонией. В настоящее время Македония готовится к величайшему, решающему усилию.

— Но прежде чем мы все организуем, Андриск, мой царь, желает убедиться, что силы Рима и впредь будут заняты на всех этих полях сражений. То есть что ни одна из воюющих стран не заключит внезапно мир с Римом. Из Иберии у нас есть заверения. Пока сражается Вириат, Риму не победить, и о мире не может быть и речи. Но здесь…

— Неужели ты сомневаешься в нашем искреннем желании сражаться? — возмутился Гасдрубал. — Разве не довольно доказательств? Мы призвали весь народ, заново вооружили город, одержали столько побед на суше и на море…

— Это правда! Мы знаем об этом в точности. Хотя, прости, вождь, мы знаем и о поражениях…

— О каких поражениях?

— О том, что армия Карталона не может двинуться с гор на юг…

— Это я не позволяю им двинуться! Они должны нависать в тылу у римлян и постоянно им угрожать! Если бы я захотел, завтра они были бы в Карт Хадаште!

Посол поклонился. После многозначительного молчания он продолжил:

— Мы знаем о несчастном походе за слонами…

Гасдрубал гневно дернул бороду. «Уже знают? А ведь прошел всего месяц. Нет, этот посол, верно, узнал об этом уже здесь, на месте, и теперь разыгрывает эту карту. А впрочем — Зебуб ликовал в тот день! Кабиры хохотали так, что голос их в порывах ветра слышал каждый! Все ведь было так хорошо устроено! Лагос снова прибыл с вестью, что караван приближается, назначили день и место встречи — и вылазка главных карфагенских сил угодила в засаду. Едва выбрались, и то благодаря Кадмосу и его отряду римских перебежчиков! А через два дня пришла весть, что слонов захватили нумидийцы! Что все равно как если бы они попали в руки римлян. Теперь любая вылазка в открытое поле станет совершенно невозможной! Римлян, поддержанных слонами, не одолеть! Но этот посол не может знать всего».

— Что ж, мелкие поражения случаются всегда! — пренебрежительно пробормотал он. — Но вы, верно, не знаете, что мы привели около трехсот римских пленных?

Посол снова поклонился.

— Вы, верно, не знаете, что дорога через развалины Тунеса в наших руках, что римляне едва поддерживают сообщение своего лагеря с Утикой? Что они не смеют высовываться за укрепления? Что это скорее мы их осаждаем, а не они нас?

— Мы знаем об этом, вождь! — серьезно произнес македонянин. — В сопротивление Карфагена поначалу никто не верил. Когда вы выдали оружие, машины, галеры…

— Это сделала герусия, состоявшая из богачей! Но когда власть взял народ…

— Мы всегда были сторонниками царской власти! Республика — это хорошо для Рима! Однако мы знаем, что у вас — народ! И это было очень странно! В стойкость народа никто особенно не верил! Ни в его доблесть! Известно, что даже великий Ганнибал опирался на наемников! А теперь ваш народ сражается, держится и побеждает!

— Так и есть! Так и есть! — с гордостью подтвердил Гасдрубал.

— Но… прости, вождь, — не устал ли народ от войны?

Гасдрубал замялся. Испытания машин, проведенные в тот день, ропот после недавнего поражения, доходившие до него жалобы, а особенно предостережения, на которые не скупилась жена, — все это заставляло его трезво смотреть на вещи. Но он ответил уклончиво:

— Никто не жаждет войны!

— Вот именно! — подхватил македонянин. — Если это возможно, каждый предпочитает мир! А что, если бы Рим изменил, несколько смягчил свои условия? Например, если бы он позволил вам переселиться на побережье Мавритании, сохранить порт, торговать, лишь бы не держать военного флота и не задерживать римские корабли?

— Ты слышал о таких планах? — взволнованно прервал его Гасдрубал.

— В виде слухов, лишь в виде слухов! Конечно, могут быть и другие условия!

— Это возможно! — оживился Гасдрубал. — Римляне тоже устали от этой войны! Но официально я пока ничего не знаю.

Македонянин уловил это слово «тоже» и запомнил его. Теперь он говорил медленно, словно размышляя вслух: