Ирина Измайлова - Троя. Герои Троянской войны
— Постараюсь. Только раны нечем будет перевязать, кроме твоей набедренной повязки — моя-то кожаная… А твоей не хватит. Хорошо, я нашла на берегу платок, который кто-то из воинов потерял, и перевязала тебе голову.
Герой тронул рукой повязку на голове, которой поначалу даже не заметил, затем оглядел гробницу, уже довольно хорошо освещенную проникающим сквозь проломы в ее сводах утренним светом.
— Здесь полно паутины. Если кровотечение не сильное, комками паутины можно залепить раны не хуже, чем медовым пластырем. Собери ее, Авлона. Сможешь туда забраться?
— Туда? — маленькая амазонка скользнула глазами по щербатым стенам гробницы. — По этим выбоинам разве что корова не забралась бы. Сейчас!
Пока она не хуже мухи лазала вверх и вниз по стенам, собирая серые клубки паутины, Ахилл, плотно закусив губу, вырвал стрелу из плеча. Вода в половинке кувшина закипела, и девочка, спустившись вниз, ловко подхватила разбитый сосуд, использовав в качестве прихватки свой пояс, отлила половину воды в помятую оловянную чашку, должно быть, тоже найденную среди развалин гробниц, а половинку кувшина вновь поставила на огонь, подкинув в костерок немного мелко накрошенных сучьев, и кинула в кипяток розоватую тушку какого-то небольшого зверька.
— Я подстрелила суслика, — объяснила маленькая амазонка. — Они здесь очень крупные, но все равно есть почти нечего. Зато будет мясной отвар.
— Из чего же ты стреляла? — удивился Ахилл.
— Так ведь у меня остался лук этого египтянина, который хотел тебя застрелить и которого ты за это спас от водяного чудовища. Стрелы только не было, но я сделала ее из прямой веточки. Она получилась короткая и тупая, ее только и хватило, чтобы с десятка шагов убить такую зверушку… А так их не поймаешь, они шныряют получше мышей!
Говоря это, девочка проворно залепила паутиной ранку на плече героя, а затем обмотала его руку размочаленными стеблями камыша. То же самое она проделала с раной на ноге, из которой Ахилл выдернул стрелу еще во время их бегства. Эта рана мало кровоточила, но она была над самым коленом и причиняла острую боль.
Приамид лег лицом вниз на каменные плиты и постарался внушить себе, что самую сильную боль он уже вытерпел. Обе стрелы, что торчали в спине, вошли глубоко, и одна была против сердца, наверное, чуть-чуть его не достав. — Тащи! — приказал он Авлоне. — Сразу, резким рывком и строго вверх. Не бойся, я буду лежать неподвижно, а если вскрикну, не обращай внимания.
Она стала возле него на колени и взялась за один из обломков.
— Ахилл… — впервые за эту ночь голосок девочки задрожал. — А откуда у тебя на спине эти багровые полосы? Их много, и они сильно вздулись, будто ожоги… И на плечах, и на руках такие же!
— Это меня били бичом, — ответил он совершенно спокойно. — Послушай, если рука у тебя будет так дрожать, ты сломаешь стрелу у меня в теле.
— Я найду того, кто это сделал, и вырежу ему печень! — крикнула девочка, и Ахилл подумал, что в это мгновение она, наверное, похожа не на свою сестру Андромаху, а на яростную и неукротимую Пентесилею, свою приемную мать…
— Спасибо, Авлона, — герой чуть усмехнулся. — Ты — храбрый воин, но, знаешь, я всю жизнь обходился без чьего-либо заступничества, я всегда сам за себя заступаюсь. Тащи. И если в ранках — гной, их придется прижечь. Раскалишь один из наконечников и введешь в ранку. Только сперва гной нужно отсосать. Для этого возьми полую камышинку. Сможешь?
— Это удобнее делать просто ртом, и этому меня учили, — ответила девочка твердо. — Я все сделаю, как надо, потерпи…
Когда после извлечения второй стрелы и прижигания раны Ахилл вновь потерял сознание, Авлона, наконец, не выдержала и разревелась. Она знала, что амазонка, прошедшая посвящение, не имеет права плакать, тем более, до конца сражения, а это сражение еще не окончилось, но Авлона ничего не могла с собой поделать. Она до крови искусала себе губы, пыталась задержать дыхание, но рыдала все громче, размазывая ладошками по щекам слезы и грязь. Она пыталась молиться Артемиде, покровительнице амазонок, но не могла сосредоточиться. Она ненавидела себя за слабость. Ведь царица, посылая ее на помощь своему мужу, верила ей, верила, что всему ее научила, что ее приемная дочь сможет сражаться, как взрослая воительница, и не струсит. А эти слезы девочка считала трусостью…
Она вновь раскалила в очажке кончик стрелы, которая чуть-чуть не достала сердца Ахилла, и с яростью уколола себя в ногу. Резкая боль зажала горло горячим комком и остановила рыдания. Авлона отшвырнула стрелу, встала, подошла к полуразрушенному выходу из гробницы, где в столбе солнечного света лениво кружилась пыль, поднятая легким ветерком. За порогом была сухая земля, кое-где поросшая клочками серой, провяленной на солнце травы, несколько таких же полумертвых кустиков, желтые заросли колючек, на которых трепыхались, зацепившись за них, темные клубки перекати-поля. Вокруг стояли жилища мертвых, дважды умершие, потому что даже их неживые обитатели в большинстве своем их уже покинули. Воздух, нагретый утренним солнцем, начинал дрожать и струиться, делая очертания предметов нерезкими и неверными. Пронзительную тишину нарушал лишь негромкий свист сусликов да шуршание ящериц, иногда мелькавших на камнях и обломках кирпичей.
Авлона вслушалась, потом тронула рукой землю. Никого. Тогда она громко хлопнула в ладоши, раз, другой. Под полуразрушенным сводом звук был сухим, как земля кругом. Девочка села у входа на обломок спаянных известкой кирпичей и тихонько запела:
У меня есть желтый камень,
Он пришел из моря к нам,
Ловит солнце он снопами
По утрам и вечерам!
А когда заходит солнце,
Он согреет мне ладонь,
В нем огонь, но он не жжется,
Это ласковый огонь.
Я в него смотрю на свет,
В нем страна, которой нет!
Горы в нем и облака,
Неподвижная река.
Желтый камень отразил
Мир, который раньше был…
— Это что за песенка? — негромко спросил Ахилл, приподнимая голову. — И что за камень?
Авлона обернулась, улыбаясь:
— У амазонок любят петь эту песню после состязаний, когда все танцуют возле костров. А камень я видела — его часто находят у моря, только на севере его больше. Мы зовем его «греющий камень», потому что он всегда теплый и не остывает даже зимой. Его вправляют в рукояти мечей. Когда он прозрачный, в нем всегда какие-то картины. А иногда там сидит мушка или муравей! Наши предки, говорят, верили, что когда мир титанов рушился, они плакали, и их слезы застывали и становились такими камнями, и в них остались отражения того, что тогда было. Поэтому и песня такая.
