Александр Дюма - Изабелла Баварская
— Ничего, ничего!.. О, все муки ада в этом слове! Желать отдать свою кровь, свою жизнь, чтобы спасти любимого, и ничего не мочь!.. О, если б они были в моих руках, эти люди, которые дважды вонзили клинок в мое сердце! Но я ничего не могу сделать, ничем не могу помочь ему. Однако я была могущественна: когда король был в беспамятстве, я могла дать ему подписать смертный приговор коннетаблю, но я не сделала этого. О безумная! Я должна была это сделать!.. Сейчас в темнице был бы д’Арманьяк, а не де Бурдон!.. Он же так молод и красив! Он ничего им не сделал!.. Боже, они убьют его, как убили Людовика Орлеанского, который тоже им ничего не сделал. А король… король, который видит все эти злодейства, который ступает в крови, — стоит ему поскользнуться, как он кидается к убийце!.. Безумный король! Глупый король!.. О Боже, Боже, сжалься надо мной… Спаси меня!.. Отомсти за меня!..
— Пощади! — молила Шарлотта.
— Проклятье! — вскричал Леклерк.
— Мне… уехать!.. Они хотят, чтобы я уехала! Они думают, что я уеду!.. Нет, нет… Уехать, ничего не зная о нем? Им придется по кускам отдирать меня отсюда!.. Я буду цепляться руками, зубами… Увидим, осмелятся ли они коснуться своей королевы. О! Пусть они скажут, что с ним, или я сама пойду, лишь станет смеркаться, к нему в темницу. — Она взяла сундучок и открыла его. — Видите, у меня есть золото, его хватит — вот драгоценности, жемчуга, на них можно скупить все королевство. Так вот, я отдам все это тюремщику и скажу ему: «Верните мне его живым, и чтобы ни один волос не упал с его головы, а все это, все — видите: золото, жемчуг, алмазы — все это вам… потому что вы подарили мне больше, и я еще в долгу перед вами, я вас еще вознагражу».
— Ваше величество, — сказал Леклерк, — не угодно ли вам послать меня в Париж?.. У меня есть друзья, я соберу их, и мы пойдем на Шатле.
— О да, — с горечью сказала королева, — ты только ускоришь его смерть… Если даже вам удастся проникнуть в тюрьму, вы найдете там лишь бездыханное тело, еще теплое и сочащееся кровью: ведь для того чтобы вонзить клинок и проткнуть сердце, достаточно секунды, вам же и всем вашим друзьям потребуется куда больше времени, чтобы взломать с десяток железных дверей… Нет, нет, силой тут ничего не добьешься, мы его только погубим. Иди, езжай, проведи день, если надо — ночь у ворот Шатле, и если они повезут его, живого, в другую тюрьму, проводи его до самых дверей, если же они убьют его, проводи его тело до самой могилы. Так или иначе, вернись ко мне: я должна знать, что с ним и где он.
Леклерк направился к двери, но королева остановила его.
— Сюда, — сказала она, приложив палец к губам.
Она отворила дверь кабинета, нажала на пружину, стена отодвинулась и открыла ступеньки потайной лестницы.
— Леклерк, следуйте за мной, — сказала Изабелла.
И гордая королева, ставшая просто дрожавшей от волнения женщиной, взяла за руку скромного продавца оружия, в котором сейчас сосредоточились все ее надежды, и повела за собой по узкому, темному коридору, оберегая юношу, чтобы он не стукнулся о какой-нибудь выступ в стене, и нащупывая ногою пол. За одним из поворотов Леклерк увидел дневной свет, который просачивался сквозь щель в двери. Королева приоткрыла дверь, которая вела в безлюдный сад, замыкавшийся каменной оградой. Она проводила взглядом юношу, взобравшегося на крепостную стену, тот обнадеживающе взмахнул на прощанье рукой, вложив в этот жест все свое почтение к королеве, и исчез, спрыгнув по ту сторону стены.
Среди всеобщей суматохи никто ничего не заметил.
В то время как королева возвращается к себе, мы последуем за Леклерком. Проделав долгий путь, он достиг наконец Бастилии, не останавливаясь, по улице Сент-Антуан выехал к Гревской площади, бросил тревожный взгляд на виселицу, простершую к воде свою тощую руку, задержался на миг, чтобы отдышаться, на мосту Нотр-Дам, затем подъехал к углу здания Скотобойни и, убедившись, что отсюда ему будет видно, если кто-нибудь войдет в Шатле или выйдет оттуда, смешался с толпой горожан, судачивших об аресте шевалье.
— Уверяю вас, мэтр Бурдишон, — говорила пожилая женщина мужчине, удерживая его за пуговицу на камзоле и стараясь, чтобы он обратил на нее внимание, — уверяю вас, он пришел в сознание, мне сказала Квохтушка, дочка тюремщика Шатле, по ее словам, у него только шишка на затылке, и больше ничего.
— Я не спорю, тетушка Жанна, — отвечал мужчина, — одно неясно: за что его арестовали.
— Ну как же, очень просто: он сговаривался с англичанами и бургундцами насчет Парижа, чтобы предать его огню и мечу, а из церковных сосудов наделать монет… Более того, говорят, его толкала на это королева Изабелла, она до сих пор не может простить парижанам убийство герцога Орлеанского. Она, мол, только тогда успокоится, когда сметут с лица земли улицу Барбет и сожгут храм Божьей Матери.
— Дорогу, дорогу! — закричал какой-то мясник. — Палач идет!
Толпа расступилась и пропустила человека в красном… При его приближении дверь Шатле открылась сама собой, словно признала его, и закрылась за ним.
Все неотрывно следили за палачом.
На миг наступила тишина, но вот разговор возобновился.
— Прекрасно, — сказала пожилая женщина, перестав наконец дергать за пуговицу мэтра Бурдишона, — я ведь знакома с дочерью тюремщика, может, мне удастся кое-что выведать. — И она засеменила к Шатле так быстро, как только позволяли ее возраст и ноги, одна короче другой.
Добежав, женщина постучала в дверь, окошечко в двери отворилось, и в него просунулось веселое круглое личико молоденькой блондинки. Завязалась беседа, но ожидаемого результата не получилось: дверь оставалась закрытой, девушка только показала рукой на оконце в темнице и исчезла. Старуха сделала знак ожидавшим ее людям, чтобы они подошли; несколько человек отделились от толпы, а она, припав к оконцу, сказала окружавшим ее людям:
— Идите все сюда, это окно в темницу; увидеть мы его не увидим, зато услышим, как он будет кричать: все лучше, чем ничего.
Люди в нетерпении столпились вокруг этого входа в ад; не прошло и десяти минут, как оттуда послышался звон цепей, проклятья, стали видны отблески пламени.
— О, я вижу жаровню, — сказала женщина. — Палач кладет на нее щипцы… Вот он начал раздувать огонь.
Когда палач дул на жаровню, она изрыгала пламя такой силы, что казалось, вспыхивали подземные молнии.
— Вот он берет щипцы, они так накалились, что жгут ему пальцы… Он ушел в глубь темницы, я сейчас вижу только его ноги… Тише! Замолчите, сейчас услышим…
Раздался душераздирающий крик… Все головы приникли к оконцу.
— Ага, сейчас его допрашивает судья, — продолжала женщина, выступавшая в роли чичероне; по праву первенства она завладела всем оконцем, просунув лицо между железными прутьями. — Он молчит. Чего молчишь, разбойник? Отвечай же, убийца! Признавайся в своих преступлениях!
