Александр Дюма - Изабелла Баварская
— Отец, скорее поднимайтесь и отворите ворота мессиру Ювеналу Юрсену.
Свет стал перемещаться — значит, его слова были услышаны; держа в одной руке фонарь, а в другой — связку ключей, из дома вышел старик и в сопровождении молодого человека, окликнувшего его, направился под свод массивных ворот.
Однако прежде чем вложить ключ в замочную скважину, он решил удостовериться, не ошибся ли сын и, обратившись к человеку, расхаживавшему по ту сторону двери и иногда ударявшему в нее ногой, спросил:
— Кто вы такой?
— Отворите, мэтр Леклерк, я Жан-Ювенал Юрсен, советник в парламенте его величества короля. Я задержался у настоятеля аббатства Сен-Жермен-де-Пре, я рассчитывал на вас — ведь мы старые знакомые.
— Да, конечно, — прошептал Леклерк, — настолько старые, насколько ими могут быть старик и ребенок. Ваш отец, молодой человек, в самом деле мог бы выразиться так, поскольку мы оба родились в Труа в тысяча триста сороковом году, и наше знакомство в течение шестидесяти восьми лет действительно заслуживает того эпитета, который вы употребили.
Произнося эти слова, сторож дважды повернул ключ, поднял железный брус, которым закрывались ворота, и, толкнув одну за другой тяжелые створки, приоткрыл ворота так, чтобы молодой человек, ему было лет двадцать восемь, мог пройти в эту щель.
— Благодарю, мэтр Леклерк, — сказал он, хлопнув старика по плечу в знак признательности и уважения, — в случае чего вы можете рассчитывать на меня.
— Мессир Ювенал, — сказал молодой часовой, — не могу ли и я отчасти рассчитывать на вас, поскольку в услуге, которую оказал вам мой отец, есть и моя доля. Ведь это я предупредил его, вряд ли вы смогли бы пройти где-нибудь в другом месте.
— А, Перине, это ты! Что ты делаешь здесь в такой поздний час и в этом одеянии?
— Я осуществляю охрану города по приказу господина коннетабля. И так как я был волен сам распоряжаться собой, то и пришел на ужин к отцу.
— И слава Богу, что пришел, — подхватил старик, — ибо он достойный юноша: он боится Бога, почитает короля и любит родителей.
Старик протянул сыну морщинистую дрожащую руку, и тот сжал ее в своих руках, а другую взял в свои Ювенал.
— Еще раз благодарю вас, мой старый друг. Не стоит задерживаться на улице. Надеюсь, что никто больше не явится испытывать ваше доброе сердце.
— И правильно сделает, мессир Юрсен; да будь это сам дофин Карл — Бог его спаси, — я, наверное, не сделал бы для него того, что сделал для вас. Хранить ключи от города в такое смутное время — очень большая ответственность. Когда я бодрствую, я их всегда держу на поясе, а когда сплю — под подушкой.
Похваставшись своим прилежанием, старик еще раз пожал руки юношам, подобрал с земли фонарь и, оставив молодых людей вдвоем, отправился домой.
— Что ты хотел услышать от меня, Перине? — спросил Ювенал, опираясь на руку молодого торговца оружием, с которым мы познакомились в предыдущей главе.
— Новости, мессир. Ведь вы докладчик в Совете, советник, вы должны все знать. Меня беспокоит Тур, где находится королева, говорят, там Бог знает что творится.
— Да, действительно, — отвечал Ювенал, — лучше меня тебе никто не расскажет о последних новостях.
— Не желаете ли подняться на крепостной вал? Если коннетабль будет делать ночной обход и не застанет меня на посту, мой отец может лишиться места, а меня выпорют.
Ювенал непринужденно оперся на руку Перине, и оба очутились на площадке, где в данную минуту никого не было.
— Вот что произошло, — начал Ювенал; слушатель был весь внимание. — Как тебе известно, в Туре королева жила пленницей под присмотром Дюпюи, а он самый подозрительный и самый нелюбезный из всех тюремщиков. Но, несмотря на все его усердие, королеве удалось передать письмо герцогу Бургундскому, где она настоятельно просила ей помочь. Герцог быстро сообразил, какую могущественную союзницу обретет он в лице Изабеллы Баварской, ибо в глазах многих его бунт против короля выглядел бы отныне рыцарской защитой женщины.
За дочерью короля герцогиней Баварской не был установлен столь строгий надзор, как за королевой, и последняя с ее помощью получила известие от герцога; узнав, что он располагается лагерем у Корбея, а его люди добрались до Шартра, она окончательно уверовала в свое спасение.
Она притворилась, что испытывает священное благоговение перед аббатством Мармутье, и наставила свою дочь просить Дюпюи позволить принцессам и их дамам отправиться всем вместе на мессу в аббатство. Дюпюи хоть и был грубоват, не посмел отказать дочери своего короля в безобидной, на его взгляд, милости. Постепенно королева приучила своего тюремщика к тому, что она посещает аббатство Мармутье. Казалось, она больше не замечает неучтивости своего стража, ибо говорила с ним неизменно кротким голосом. Дюпюи, довольный, что его воля сломила гордыню королевы, словно помягчел. Правда, его уязвляло, что королева отправлялась в аббатство, когда ей вздумается; на всякий случай, хоть он и не отлучался от нее ни на шаг, он расставлял на всем пути через равные промежутки сторожевые посты, — правда, такая предосторожность представлялась ему излишней: ведь враг был в пятидесяти лье от них.
Королева приметила, что солдаты, стоявшие на постах, несли свою службу с прохладцей, в полной уверенности, что это никчемное занятие, и, если б их неожиданно атаковали, успех нападения был бы обеспечен.
Согласно составленному Изабеллой плану, герцог Бургундский должен был похитить ее из Мармутье, обо всех подробностях королева сообщила ему через одного из своих слуг. Герцог оценил ее изобретательность, и через нового посланника королева указала день, когда она отправится в аббатство.
Исполнение задуманного предприятия требовало большой отваги: ведь нужно было проехать пятьдесят лье и при этом себя не обнаружить. К тому же герцог Бургундский, собиравшийся нанести удар, не мог взять с собой большой отряд, а Дюпюи располагал для отпора значительным количеством солдат. Но если бы герцог Бургундский привлек много народу, Дюпюи, конечно, догадался бы о затевавшемся деле и перевез королеву в Мэн, Берри или Анжу. Все это не смущало герцога Бургундского. Он прекрасно понимал, что единственное средство поддержать свою партию — обеспечить себе поддержку Изабеллы; он принял все необходимые меры и добился своего, не будучи узнанным, — и вот каким образом.
Перине весь обратился в слух.
— Герцог отобрал из своей армии десять тысяч человек на лошадях — людей самых мужественных, а лошадей самых крепких, — и тех и других приказал обильно кормить, а через неделю в ночь он, выступив во главе этого войска, покинул свой лагерь под Корбеем и взял курс на Тур. Шли всю ночь, в глубокой тишине, и только перед рассветом сделали остановку на час, чтобы задать корм лошадям, после этого снова тронулись в путь и шли пятнадцать часов подряд, соблюдая еще большую осторожность, чем ночью; с наступлением темноты вновь сделали привал, — до Тура оставалось шесть лье. Армия эта вызывала удивление у жителей тех мест, через которые она проследовала: всех поражало, что она продвигалась так стремительно и при полном молчании. Утром следующего дня, в восемь часов, герцог Бургундский, боясь, как бы, несмотря на все меры предосторожности, сторожа королевы не опередили его, окружил церковь в Мармутье и приказал Гектору де Савезу войти в нее, взяв с собой шестьдесят человек. Дюпюи, увидев войска бургундцев, которых он узнал по красным крестам, приказал королеве следовать за ним, рассчитывая вынудить ее выйти из церкви через боковую дверь, возле которой ее ожидала карета; королева наотрез отказалась. Он сделал знак двум стражникам, те попытались действовать силой. Но королева вцепилась в решетку клироса, подле которого она стояла коленопреклоненной; ухватившись обеими руками за прутья решетки, она поклялась Христом, что скорее даст себя убить, но не уйдет по доброй воле с этого места. Сопровождавшие ее принцессы и дамы метались в растерянности, моля о пощаде и взывая о помощи; де Савез, видя, что сейчас не время колебаться, осенил себя крестным знамением — да простит ему Бог за содеянное в доме Его — и выхватил шпагу, его люди сделали то же самое.
