Улыбка гения - Софронов Вячеслав

Потом он спохватился, выбросил погасшую папиросу и предложил:　

— Если вам Николай Иванович крайне нужен, могу похлопотать. Я чуть раньше него вышел, а вскорости и он освободится. Скажу, мол, ждут его. Как представить? Откуда будете?　

— Из Петербурга, — не задумываюсь ответил Дмитрий, — специально к нему приехал.　

Молодой врач уважительно посмотрел на него и проронил:　

— Ну, коль из самого Петербурга, знать, хорошо припекло. Ждите в коридоре…　

— Вопрос жизни и смерти, — подтвердил Дмитрий.　

И точно. Пирогов скоро вышел из операционной и обратился к одиноко стоящему у окна Менделееву.

— Вы, что ли, сударь, из столицы пожаловали?　

Тот покорно кивнул, не зная, с чего начать. А Пирогов тем временем проницательно оглядывал его, словно ощупывал невидимыми щупальцами, ища причину, что привела к нему молодого человека.　

— Вроде все на месте, — пошутил он, — я уже привык, что лишь покалеченных ко мне везут. Вы первый без явных повреждений, кого принимать пришлось. Хорошо, пойдемте ко мне в кабинет.　

Они зашли в небольшую комнатку, где на столах стояли банки с какими-то жидкостями и лежали груды хирургических инструментов, включая плотницкое долото, молоток и даже садовую пилу. Рядом возвышалась стопка исписанных корявым почерком бумаг, а в углу стояли мешки с каким-то белым сыпучим порошком. Менделеев в недоумении разглядывал весь этот непонятный ему скарб, а Пирогов поторопил его:　

— Извините, у меня мало времени, операции еще не закончены, боюсь, до темноты не управимся. Говорите, что вас беспокоит.　

Дмитрий достал из кармана потрепанное письмо от столичного врача и протянул Пирогову. Тот глянул на подпись, наморщил широкий лоб и с издевкой произнес:　

— Не может быть! Неужели сам Николай Федорович в коем-то веке соизволили вспомнить о моей скромной персоне и без колебаний направил вас ко мне? Отказываюсь верить. Видать, действительно, сударь, случай с вашей болезнью из ряда вон, коль этак дело повернулось. Давайте рассказывайте что и как, послушаю.　

Менделеев сбивчиво изложил, что его беспокоит и как проистекает болезнь, распознать которую врачи не в силах.　

— Понимаете, — пояснил он, — вдруг ни с того ни с сего начинается кашель и так же внезапно заканчивается. Иногда отхаркивается даже кровь. Боюсь, не чахотка ли это? В нашей семье было несколько таких случаев.　

— И все они, как понимаю, заканчивались печально? — прервал его Пирогов.

— Именно так. Чего и опасаюсь…　

— Понимаю, понимаю, — не сводя с него внимательных глаз, кивнул доктор. — Снимайте рубашку, послушаю вас.　

Он вынул из стола специальную деревянную трубочку и приставил один ее конец к груди пациента, а другой к своему уху и велел глубоко дышать. Потом проделал то же самое со спины. Пощупал пульс, покрутил головой, потребовал показать язык, оттянул веки глаз и задумчиво произнес:　

— Ничего не понимаю. На мой взгляд, вы совершенно здоровы, но отчего тогда берется кашель? Что такое случается? Давайте-ка вспоминайте: когда это произошло в первый раз с вами.　

Дмитрий чуть подумал и ответил:　

— Кажется, уже в Петербурге во время учебы. Мы с друзьями были в опере. Слушали итальянскую певицу. Шикарное исполнение. Редкое сопрано. Мы все в восторге. Заскочили с мест, аплодируем, кричим «бис». И вдруг чувствую во рту солоноватый привкус, приложил платок к губам, глянул, а на нем кровь.　

— И всё? Больше такого не случалось?　

— Как же, было еще. Как раз во время экзаменов. Пожаловался нашему доктору, определили в палату. Лечили, но улучшения никакого. Наоборот, слабость непонятная.　

— Пропустили экзамен? — живо поинтересовался Пирогов.　

— Отчего же? Ходил и сдал. И обратно в палату.　

— Вот теперь понятно, — улыбнулся врач, — можете за свое здоровье особо не переживать. Но… — сделал он продолжительную паузу, — режим и еще раз режим: побольше гулять, хорошо питаться и по возможности путешествовать. Вы, дорогой мой, поверьте мне, всех нас переживете. 　

Менделеев с удивлением смотрел на него, не зная, что сказать. Показалось, доктор шутит или что-то скрывает от него и пытается успокоить. Он спросил:　

— Так что же у меня было? В чем причина?　

— Наука еще не нашла названия вашей болезни и, подозреваю, не найдет. Нет ее, болезни этой. Есть несдержанность чувств. Иначе говоря, сильное перевозбуждение вследствие радости, а то и тревоги. Это почти одно и то же, если хотите. Но действие у них на организм одинаковое. А он у вас еще достаточно хрупок и к подобным нагрузкам пока не приспособился. Это как чугун с водой на огне. Сперва ничего, а как вода нагреется, закипит, вот паром крышку с чугуна и срывает. У вас примерно то же самое. Понятно говорю?　

Дмитрий кивнул в знак согласия.　

— К тому же сердце у вас иногда может сбой давать, мне его услышать не удалось, но вот если вы начнете переживать, волноваться, боюсь, оно даст о себе знать.　

— Это как же? Совсем не волноваться? — удивленно переспросил Дмитрий. — Но такое просто невозможно.　

— Согласен, невозможно. Организм надо закалять, что вам и советую. Готовить его к перегрузкам. Вы, как погляжу, человек горячий, даже взрывной, а потому надо иметь хороший запас прочности. Со временем сами поймете, как настраивать себя на нужный лад. Сразу не получится. Слушайте себя, и все у вас будет хорошо. А вашему профессору поклон от меня передайте. Вот ведь какой хитрец, не захотел на себя ответственность брать и ко мне к черту на кулички отправил. Всё, мое время вышло, пора в операционную. Прощайте и живите долго. — И он вышел, оставив Дмитрия в полной растерянности и с блуждающей на лице улыбкой.

Глава третья

Он шел по Симферополю, и мир, казалось ему, преобразился и стал совсем не таким мрачным, как несколько дней назад. Где-то в парке раздавался чей-то смех, мирно паслись кони, на ветках щебетали птицы, и словно не было где-то рядом войны и покалеченных судеб и смертей тысяч людей. Главное, что он будет жить, жить долго и счастливо. Так сказал доктор Пирогов…　

Несмотря на то что в помещении симферопольской гимназии находился военный госпиталь, попечение о здоровье учителей и учащихся оставалось за штатным врачом Николаем Васильевичем Плешковым. Тот был весьма образованный человек, посвящавший все свободное время сбору древностей, в изобилии встречавшихся на крымских землях. Дмитрий не раз беседовал с ним на эту тему, как-то даже заглянул к нему в гости, где по пятницам собирались местные литераторы и любители старины. Там же обсуждали последние известия о ходе Крымской кампании. Как раз наступило затишье между боями, и все ждали от командования победных реляций и возвращения утраченных позиций.　

Один из офицеров набросал на листе бумаги схему позиций, где укрепления войск французов и англичан и монотонным голосом объяснял остальным:　

— Вот здесь стоят наши части. Они защищены и со стороны моря и с тыла. Батареи имеют по двести орудий и простреливают проходы между ними. На Молебеке устроен лагерь и лазареты. Со стороны Инкермана тоже стоят наши войска. А вот в Евпатории главные силы противника, но мы там окружили на днях большой отряд французской кавалерии, отбили у них три пушки, надобно и дальше вести наступление.　

— С кем прикажете наступать? — неожиданно перебил его молодой поручик с орденом Святой Анны на груди, ненамного старше Менделеева. — С бездарными и продажными генералами, которые только и думают о собственной выгоде и ни разу не были под пулями? Да они дальше собственного носа ничего не видят и видеть не хотят, — сиплым, чуть надтреснутым голосом говорил он. Его слова вызвали замешательство присутствующих, и офицер, водивший пальцем по своему чертежу, неожиданно умолк, а Менделеев, улучив момент, негромко поинтересовался у хозяина дома:　

— Что это за поручик сейчас высказался? Я в чем-то с ним согласен, но нельзя так вот, за глаза, охаивать все командование. Он вам известен?