Бернард Корнуэлл - Медноголовый
— Что происходит?
Уж не Салли ли, подумал с надеждой Натаниэль.
— Ничего, мэм! Спите! — крикнул капитан.
Старбака впихнули в карету, капитан и трое солдат забрались следом. Остальные, по всей вероятности, остались обыскивать жильё арестованного.
— Куда вы меня везёте? — спросил Старбак после того, как экипаж со скрипом двинулся с места.
— Вы арестованы военной полицией. — официальным тоном просветил его капитан, — Пасть раскрывать только если с тобой разговаривают, понял?
— Ты же со мной разговариваешь, правильно? — хамски уточнил Старбак, — Поэтому повторяю вопрос: куда везёте-то?
В рыдване было темно, и Старбак не увидел кулака, врезавшегося ему между глаз. Затылок больно стукнулся о стену, брызнули слёзы.
— Заткнись, янки.
Длилась поездка недолго. Проехав меньше километра, карета резко свернула, взвизгнув окованными колёсами по мостовой, и остановилась. Дверца раскрылась, и Старбак очутился перед освещёнными факелами воротами Лампкенской тюрьмы, также известной, как «замок Годвин».
— Шевели мослами! — гаркнул сзади капитан, и арестанта протащили через калитку внутрь.
— В четырнадцатую его. — кивнул куда-то вбок тюремщик при виде нового узника.
Натаниэля пинками и тычками прогнали под кирпичной аркой по коридору, выложенному каменными плитами до крепкой деревянной двери с прокрашенными по трафарету цифрами «14». Страж открыл замок, и капрал, сняв со Старбака наручники, толкнул его внутрь.
— Обживайся, янки! — крикнул тюремщик.
Из обстановки в камере имелись деревянная кровать, железная лохань и на полу — лужа. Воняло дерьмом.
— Гадить в бадью, дрыхнуть на кровати, но, если хочешь, можешь и наоборот. — хохотнул надзиратель, захлопывая тяжёлую створку.
Грохот эхом отдался под потолком. Воцарилась темнота. Старбак повалился на кровать и, пытаясь согреться, свернулся клубком.
Ему выдали грубые серые штаны и пару башмаков. Завтрак состоял из кружки воды и краюхи чёрствого хлеба. Городские часы пробили девять, когда в камеру явились двое конвоиров. Ему приказали сесть на койку и вытянуть ноги, которые сковали ножными кандалами.
— Привыкай, янки. Будешь в них щеголять, пока отсюда не выйдешь, — ухмыльнулся один из конвоиров, — Ну, или пока тебя не того…
Он высунул язык и свесил набок голову, изображая повешенного.
— Вставай. — сказал второй, — Двигай.
Старбака вывели в коридор. Кандалы укорачивали шаг и делали походку шаркающей, но конвоиры его не понукали, очевидно, давно привыкнув к медленному передвижению скованных арестантов. Тюремный двор воскресил в памяти Старбака читанные когда-то мрачные истории о средневековых камерах пыток. Со стен свешивались цепи, а посреди двора красовалась доска, ребром установленная на козлах. Наказываемого садили на доску верхом, так что ноги свешивались по бокам, а ребро планки глубоко врезалось в промежность.
— Не заглядывайся, янки. — оскалился разговорчивый конвоир, — Для тебя приготовлено особое угощение. Шагай давай.
Старбака привели в комнату с кирпичными стенами и каменным полом, со сливным отверстием в середине. Забранное решёткой окно выходило на восток, на открытую сточную канаву Шоко-Крик. Форточка была открыта, и ветерок загонял с канавы в помещение амбре канализации. Конвоиры, которых Старбак теперь рассмотрел хорошенько, поставили винтовки к стене. Оба были дюжими, ростом с самого Старбака, с чисто выбритыми бледными физиономиями людей, которые от жизни хотели немного, а получили ещё меньше. Балагур плюнул табачной жвачкой и попал точно в центр сливного отверстия.
— Отличный выстрел, Эйб. — одобрил второй конвоир.
Дверь открылась, и вошёл худосочный молодой человек с жидкой бесцветной порослью на подбородке, гладкими после утреннего бритья щеками и верхней губой, облачённый в наутюженную чистенькую форму лейтенанта. На плече у него висела кожаная сумка.
— Доброе утро. — неуверенно поздоровался он.
— Отвечай офицеру, шваль северная. — ткнул кулаком Старбака в спину Эйб.
— Доброе утро. — послушно сказал Натаниэль.
Лейтенант обмахнул ладонью стул, уселся за стол, водрузил на нос очки, достав их из кармана, аккуратно заправил дужки за уши. Лицо у него было юным и старательным, как у молодого священника, назначенного в старый приход с давними традициями.
— Старбак, так?
— Да.
— Добавляй «сэр», когда говоришь с офицером, янки!
— Оставьте, Хардинг. — приказал офицер.
Положив сумку на стол, он достал из неё папку, развязал тесёмки, открыл. Разложив перед собой бумаги, уточнил:
— Натаниэль Джозеф Старбак?
— Да.
— В настоящее время обретаетесь на Франклин-стрит, в бывшем доме Бюрелла?
— Понятия не имею, чей это был дом.
— Джосайи Бюрелла, табачного заводчика. Война больно ударила по семейству, как и по многим другим. — лейтенант откинулся на спинку шаткого стула, снял очки, потёр глаза, — Я задам вам, Старбак, ряд вопросов. Ваше дело, соответственно, на них отвечать. Отвечать правдиво, заметьте, потому что сейчас, в военное время, не до соблюдения законности, и мы заинтересованы в получении правдивых ответов любой ценой. Любой. Вы поняли?
— Не совсем. Я хотел бы знать, какого чёрта я, вообще, здесь делаю?
Конвоир за спиной Старбака недовольно заворчал, но лейтенант успокаивающе поднял руку:
— Узнаете, Старбак, всему своё время. — он надел очки, — Забыл представиться. Лейтенант Гиллеспи, Уолтон Гиллеспи.
Он назвал фамилию так многозначительно, будто ожидал от Старбака удивлённого возгласа. Не дождавшись, вынул из нагрудного кармана карандаш:
— Начнём, пожалуй? Место рождения?
— Бостон.
— Улица?
— Милк-стрит.
— Там живут родители?
— Родители матери.
Гиллеспи сделал пометку в бумагах:
— А родители где живут?
— На Уолнэт-стрит.
— Я был в Бостоне два года назад и имел честь слушать вашего папеньку. Весьма поучительно он толкует Евангелие, смею заметить. — Гиллеспи улыбнулся, вспоминая, — Но продолжим…
Дальнейшие расспросы касались учёбы Натаниэля в Йельском теологическом колледже; причин, по которым Старбак очутился на Юге; службы в Легионе Фальконера.
— Ясно, ясно… — рассеянно пробормотал лейтенант, дослушав рассказ о схватке на Боллз-Блеф. Переложив верхний листок, он пробежал глазами текст следующего и сдвинул брови, — Как вы познакомились с Джоном Скалли?
— Никогда о нём не слышал.
— А о Прйсе Льюисе?
