Бернард Корнуэлл - Медноголовый
— Не знает. — устало помотала головой Салли.
— Я начинаю сомневаться в том, что вы, мистер Фальконер, подходящая пара для моей дочери. — давила на Адама миссис Гордон, — Волею Божией этой ночью тайное становится явным. Может, нам суждено именно сегодня выяснить вашу истинную натуру?
— Я же сказала, что он меня не знает! — повысила голос Салли.
— Так вы её знаете, юноша? — уточнил преподобный.
Адам пожал плечами:
— Её отец некоторое время был одним из арендаторов нашей земли. Давным-давно. Вот и всё знакомство.
— Но вы знаете мистера Старбака, не так ли? — не унималась миссис Гордон, — И вас не тревожило то, в каких кругах он заводит себе новых друзей!
Адам покосился на друга:
— Уверен, что Нат понятия не имел о роде занятий мисс Труслоу.
— Нет, имел. — сказал Старбак, опустив ладонь на плечо Салли, — Но, как я уже говорил, она — мой друг.
— И вы попустительствуете подобной «дружбе», да, мистер Фальконер? «Дружбе» с блудницей?
— Нет, — пробормотал Адам, — Я… нет, не попустительствую…
— Ты совсем, как твой отец, — презрительно бросила Салли, — Труха от корки до сердцевины. Без денег были бы вы, Фальконеры, хуже псов.
Она рывком высвободила плечо из-под руки Натаниэля и пошла в дождь.
Старбак дёрнулся за ней, но запнулся, невольно повиновавшись окрику миссис Гордон:
— Стойте, мистер Старбак! Учтите, вы сейчас выбираете между Господом и сатаной!
— Да, Нат! — поддержал будущую тёщу Адам, — Пусть себе идёт, оставь её!
— Почему? Потому что она — шлюха? — Натаниэля душила дикая ненависть к этим напыщенным ханжам, — Она — мой друг, Адам, а друзей бросать негоже. Будьте вы все прокляты.
Он побежал за Салли, догнал её у крайнего барака, где грязный склон парка Чимборазо уходил вниз, к любимой дуэльной площадке горожан у ручья Блади-Ран.
— Прости. — сказал Старбак Салли, беря её за руку.
Девушка шмыгнула носом. Причёска её растрепалась и намокла. Салли плакала. Старбак притянул её к себе, закрыв полами шинели. Капли дождя падали ему на лицо.
— Ты был прав. — тоскливо признала Салли, прижавшись к его груди, — Не надо было идти.
— Они не имели права так с тобой обходиться.
Салли всхлипнул:
— Просто иногда так хочется быть, как все, понимаешь? Иметь свой дом, детишек, ковёр на полу и яблоню во дворе. Не быть, как папаша, и не быть такой, как сейчас. Я не собираюсь быть такой всю жизнь, Нат. Я хочу жить, как все. Ты понимаешь меня, Нат?
Она подняла заплаканное личико, освещённое отсветами огней кузниц, день и ночь работавших на дальнем берегу ручья.
Старбак погладил её по мокрой от слёз щеке:
— Понимаю.
— А ты, разве ты не хочешь быть, как все?
— Иногда.
— Иногда… — она вытерла нос и отбросила со лба прилипшую прядку, — Я думала, что, может, когда война закончится, у меня хватит денег открыть магазинчик. Ничего особенного, Нат. Галантерея или ещё что. Я деньги-то не трачу, откладываю. Быть, как все. Больше никаких «Ройал». Но папаша прав, — в голосе её прозвучали мстительные нотки, — Все люди делятся на волков и овец. Волков и овец, Нат.
Она повернулась к госпиталю и ткнула пальцем:
— Они — овцы, Нат. И твой друг тоже. Он, как его отец. Подкаблучник.
Старбак привлёк её к себе, а сам невидяще смотрел на воду, на раздробленное дождём в мелкие чешуйки отражение огней мастерских. До этой минуты Натаниэль не понимал, насколько он одинок. Изгой. Волк-одиночка. И Салли, отверженная из-за того, что, отчаянно стремясь быть, как все, посмела пренебречь правилами «приличного общества», и это самое «общество» от неё отвернулось. И от Натаниэля тоже. Но Натаниэль был не только изгоем, а ещё и солдатом. И он станет лучшим солдатом, какого только знало это «приличное общество», и им придётся улыбаться ему, хотят они того или нет.
— Знаешь, что, Нат? Я ведь надеялась, что они мне не откажут в крохотном шансе. Шансе стать, как все. — она помедлила, — Но они не хотят пускать меня в свой мирок.
— Тебе не нужно их разрешение, Салли, чтобы жить, как тебе самой хочется.
— А, плевать мне теперь на них. Наступит день, и они будут драться друг с другом за один мой благосклонный взгляд, вот увидишь!
Старбак усмехнулся во тьме. Не сговариваясь, шлюха и отставной солдат объявили войну всему свету. Нагнувшись, Натаниэль поцеловал Салли в щёку:
— Пойдём, отведу тебя домой.
— К тебе пойдём, — решила она, — Я не в настроении сегодня работать.
Ниже по течению грохотал поезд, везущий припасы к побережью, где у полуострова горстка южан готовилась противостоять полчищам северян.
Старбак привёл Салли к себе. Он был грешником, а сегодняшняя ночь не располагала к покаянию.
Салли ушла около часа ночи, и Старбак спал один в узкой кровати до того момента, когда за ним пришли. Проснулся он лишь от грохота вышибаемой двери флигеля. В каморке было темно, и Старбак нащупал кобуру, но вынуть револьвер успел лишь к той секунде, когда прогрохотавшие по лестнице сапоги остановились у входа в его комнату. Дверь распахнулась от пинка, свет фонаря ослепил Натаниэля.
— Брось пушку, парень! Ну!
В комнату ввалились люди в форме, с винтовками, увенчанными штыками. Штыки в Ричмонде было позволено примыкать только «ухарям Уиндера», то есть подчинённым главы всей военной полиции генерала Уиндера, и Старбак положил револьвер на пол, прикрыв глаза от света фонаря ладонью.
— Твоя фамилия Старбак? — спросил тот же голос.
— Кто вы такие?
Бойцов был взвод, не меньше.
— Отвечай на вопрос! Твоя фамилия Старбак?
— Да.
— Взять его!
— Эй, одеться-то дайте!
— Шевелись, парни!
Двое служивых стащили Натаниэля с кровати и припёрли к побеленной шелушащейся стене.
— Одеялом его оберните, нечего лошадок пугать его голым задом. Только наручники сперва надень на него, капрал!
Глаза Старбака привыкли, и он рассмотрел отдававшего команды. Капитан, широкоплечий, с тёмно-русой бородой.
— Какого чёрта… — начал было Старбак, когда капрал надел ему наручники, но один из солдат ловким тычком вышиб из арестанта дыхание.
— Молчать! — рявкнул капитан, — Обыскать здесь всё, тщательно обыскать! Бутылку я приберу, это явно улика. И вот ту бутылку, Перкинс, давай сюда. Все бумаги собрать до последнего листка, под твою ответственность, сержант!
Положив обе бутылки виски в объёмистые карманы, капитан вышел. Старбака, скованного и запелёнутого в одеяло, потащили следом, через весь флигель и на Шестую улицу, где стоял чёрный рыдван, запряжённый четвёркой лошадей. Моросило, и в свете газовых фонарей у морд коней клубились облачка пара. Часы на церкви пробили четыре утра. В основном здании раскрылось окно, и какая-то женщина осведомилась:
