Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

— Попроси досточтимую жрицу войти и проводи ее в перистиль. А сама останешься здесь, с детьми!

— С радостью и гордостью исполню, Баалат! Для меня честь хотя бы на миг присмотреть за сынами Карт Хадашта, надеждой и счастьем города!

— Не смей их так называть! Запрещаю! — резко прервала ее Элиссар. — Введи досточтимую Лабиту!

— Отврати от меня гнев твой, Баалат! Глупые, но искренние слова исходят из переполненного волнением сердца…

— Довольно! Иди! — гневно махнула рукой Элиссар. Она с облегчением отметила, что мальчики, словно и не слышав слов рабыни, снова вернулись к своей игре. Но Нееру все же нужно убрать. Ей не следует находиться рядом с детьми.

Элиссар взглянула в зеркало, поправила волосы и медленно прошла в перистиль, куда как раз через другой проход Неера вводила жрицу. Они поздоровались почти сердечно, ибо Элиссар знала, что именно несгибаемой и жертвенной позиции Лабиту город обязан значительной долей того порыва и упорства, что проявил карфагенский народ, обычно переменчивый, легко воспламеняющийся, но и столь же быстро впадающий в уныние. «Уставшие потомки великих прадедов», как однажды назвал их Лестерос.

Лабиту села по приглашению хозяйки дома и, прежде чем заговорить, зорко огляделась, словно желая убедиться, что их никто не подслушает.

Она явно ходила вокруг да около. Сначала долго и подробно рассказывала о стрижке волос женщинами. Что воодушевление огромно и повсеместно, сверх всяких ожиданий. Хотя не обходится и без происшествий, чего, впрочем, и следовало ожидать. Какой-то отец, ярый приверженец старых законов, чуть не убил дочь прямо в храме. Стража едва оттащила его, а девушка, боясь возвращаться домой, осталась при святилище. Но как простая служанка, не гедешот! Лабиту особо это подчеркнула, очевидно, хорошо зная взгляды Элиссар.

Некоторые дамы из первейших родов открыто протестуют. Какая-нибудь Абигайль или Лаодика нарочито вызывающе появляются в открытых лектиках, искусно причесанные, дабы все видели богатство их волос. Жена Седьяфона объявила, что не впустит в свой дом коротко стриженную женщину. Дочь Абдмелькарта, младшую, Мителлу, забросали грязью и нечистотами, когда она выкрикнула что-то презрительное и оскорбительное толпе перед храмом. Какой-то девушке остригли волосы силой! Множество их вырвали! Это возмутительно, но… зачем они провоцируют возбужденную толпу?

Есть и те, кто подстрекает намеренно. Те, кто утверждает, что позор наших дев и жен, как они называют жертву волосами, навлечет на нас еще больший гнев богов и приведет город к гибели.

— Я знаю. Жрецы Молоха, — тихо прервала ее Элиссар.

— Да. Есть и другие, но те шепчут и подстрекают усерднее всех. Говорят… говорят, они и впрямь боятся гнева этого страшного божества за обман, который они совершили при последнем жертвоприношении детей.

— Это правда. Это было отвратительно!

— Этот обман или сама жертва? — тихо спросила жрица.

— Ты знаешь, святейшая, что я думаю о некоторых наших обрядах, — спокойно ответила Элиссар.

— Знаю. И потому я пришла к тебе, достопочтенная. Ибо… выслушай меня терпеливо и благосклонно, о Элиссар, первая женщина Карт Хадашта!

Видя, что жена вождя вскинулась, жрица поспешно добавила:

— Так было всегда, хоть я и знаю, что ты не любишь это слышать. И тем более так сейчас, когда большинство наших дам либо покинуло город, либо сидит тихо, ожидая вместе с мужьями, пока народ забудет их подлость. Ты одна, достопочтенная, осталась той, кого все признают первой из женщин! Единственной, чей голос и суд много значат и решают!

— Зачем ты говоришь мне это, святейшая? Ты знаешь, я не люблю таких слов!

— О Элиссар, близится, как мне кажется, время, когда тебе все же придется высказаться. И в деле великом и важном!

— О чем ты? Я все еще не понимаю!

Лабиту на мгновение замялась. Она сделала вид, что поправляет квеф на волосах, чтобы опустить взгляд на мозаику пола. И заговорила тихо, медленно, обдуманно:

— Жрецы Молоха хотят отвлечь внимание людей от той, подложной, жертвы. Они хотят… ну, они хотят, чтобы народ поверил в гнев богов и невозможность обороны, но чтобы вина пала на кого-то другого. Они распространяют слухи, что это Танит оскорблена и гневается! Обвиняют, что, верно, одна из жриц утратила девственность! Они хотят… хотят потребовать, чтобы, согласно обычаю, чистота жриц была удостоверена достойнейшими матронами города. А это значит — тобой, достопочтенная Элиссар!

Она умолкла. Элиссар смотрела испытующе, но по сдержанному и спокойному лицу жрицы нельзя было прочесть ничего. Лишь этот опущенный взгляд…

После недолгого молчания Элиссар спросила:

— Ты думаешь, святейшая, что это… ну, что это помогло бы что-то раскрыть? Но ведь это означает смерть! Страшную смерть! Замуровывание заживо!

— Это означает нечто большее, достопочтенная, — все так же тихо ответила Лабиту. — Это означает подрыв веры в покровительство Танит, презрение и недоверие к нам, жрицам богини, это означает рост влияния жрецов Молоха, а значит — крушение боевого духа. Это может означать — сдачу города!

Элиссар удивленно выпрямилась. Действительно, жрица права. Многие боятся войны и готовы по любому наущению согласиться на требования Рима. Лабиту и ее жрецы — одни из самых верных соратников Гасдрубала. Народные трибуны, такие как Лестерос или Макасс, пользуются большим уважением, но не стоит обманываться — жрецы значат больше! Храм Молоха богат. В казну он пожертвовал мало. Большинство богачей принадлежит к проримской партии. Золото и голоса жрецов — без противодействия со стороны слуг Танит — могут в короткий срок изменить настроения народа. Уже трудности повседневной жизни и нехватка продовольствия охладили пыл многих. Лабиту права — это серьезное дело!

Она спросила, понизив голос:

— Ты знаешь, святейшая, о какой жрице идет речь? Может… может, она исчезла бы из города? И… и это обвинение…

— Справедливо, — холодно произнесла Лабиту. — И я знаю, о ком речь! Но сейчас она не может покинуть город.

— Почему?

— Потому что эта жрица — я! — Лабиту подняла глаза и спокойно взглянула на Элиссар.

Та испугалась и невольно отшатнулась.

— Ты? Верховная жрица? Это ужасно! О, из этого Сихакар соткал бы тяжкое обвинение!

— Да, на весь храм, на весь культ Танит…

Элиссар быстро овладела собой, обдумывая ситуацию. Через мгновение она начала:

— Этого нельзя доказать. Нельзя допустить этого. Разве что… разве что ты поклялась бы перед алтарем, что подверглась насилию! Тогда…

— Мне пришлось бы покинуть храм и город! Именно этого я и не могу сделать! А жрец Биготон, чье влияние непомерно бы возросло, слишком жаден до почестей и золота. Среди жриц нет ни одной выдающейся! Я не могу спасать себя лживой клятвой, когда речь идет о городе!

— Лживой клятвой, Лабиту? — тихо спросила Элиссар.

— Да. Я уступила не насилию, а собственной слабости. Ты женщина, Элиссар, ты меня поймешь.

— А… а он?

— Он не знал, что я жрица. Когда случайно узнал, начал пить. От страха! И по пьяни болтал. Верно, от него и поползли слухи. Но больше он ничего не скажет.

— Он… он мертв?

— Да, я велела его убить, — произнесла Лабиту почти спокойно, хотя голос ее дрогнул. — Но раб, исполнивший приказ, в руках Сихакара! И тот мне уже угрожал!

— Обвинение раба по закону ничего не значит!

— Но его достаточно, чтобы народ потребовал проверки чистоты жриц.

— Этого нельзя допустить!

— Боюсь, достопочтенная, что до этого дойдет! И ты дашь свидетельство!

— Ты говоришь это так спокойно! Но ведь… ведь это грозит тебе замуровыванием заживо!

Лабиту слегка побледнела, но не опустила глаз.

— Ты дашь свидетельство, достопочтенная Элиссар! — повторила она с многозначительным нажимом.

Жена вождя выпрямилась. На ее лице гнев, отвращение и изумление смешивались с жалостью. Помолчав, она спросила:

— Ты хочешь, чтобы я солгала? Чтобы я обманула народ и богов…