Джордж Макдоналд Фрейзер - Флэшмен в Большой игре
Я не знаю, как я нашел револьвер Мейсона, но помню, что позже стоял посреди холла, стараясь не смотреть на весь окружающий меня ужас, и набивал его патронами, ругаясь и подвывая попеременно. Почему — почему, черт побери, они сделали это? — Я поймал себя на том, что бормочу это вслух. Я видел смерть и ужас чаще, чем большинство людей, но это было еще страшнее — это было уже за пределами зверства. Гобинда? Пир-Али? Старый Сардул? Даже Рам Мангал? Они не могли сделать этого — они никогда не поступали так даже со вдовами злейших своих врагов. Но дело было сделано — даже если не ими, то подобными им людьми. Это было дико, бессмысленно, невероятно — но это было, и если я рассказываю вам об этом сейчас, то не для того, чтобы испугать, а чтобы дать вам понять, что происходило в Индии в 1857 году и это было нечто, не виданное ни кем из нас раньше. И никто из нас, даже я, больше никогда не встречался ни с чем подобным.
Вы знаете, что я — чертов трус и негодяй, которого ничем не проймешь — но в этом доме я сделал одну странную вещь. Я не мог себя заставить коснуться миссис Лесли или даже посмотреть на эту ужасную отрубленную голову с кудрявыми рыжими волосами и широко раскрытыми глазами, но прежде чем покинуть бунгало, я подошел к миссис Макдауэлл и, с трудом освободив из ее пальцев вазочку, собрал в нее все цветы. Сперва я хотел поставить их на пол рядом с ней, но вспомнил ее ворчливый шотландский говорок и то, как она презрительно шмыгала носом — и поставил цветы на стол, подложив под вазочку салфетку. Я еще раз оглянулся по сторонам, посмотрев на руины места, которое мои подчиненные сделали лучшим домом в поселке: полированное дерево разбито и исцарапано, лепнина сорвана, скомканный ковер на полу пропитался кровью, прелестный подсвечник, который был гордостью мисс Бланш, небрежно заброшен в угол. Я вышел из этого дома с такой ненавистью, переполнявшей мое сердце, какой я никогда ни до, ни после этого не испытывал. Нужно было что-то делать — и быстро; шансы для этого появились у меня уже через пять минут после того, как я достиг конца аллеи и посмотрел на запад, вдоль бульвара.
В британском квартале все еще гремели выстрелы — интересно, уцелел ли там хоть кто-нибудь из наших? Сколько еще бунгало — сожженных или пока целых — таят в себе ужасы, подобные тем, которые я уже видел? Я не собирался это проверять — и не смел ступить и шагу далее. Горящие дома, воющие толпы, смерть и разрушение — все это было там, передо мной; когда я посмотрел на север, то увидел свет факелов и услышал крики как раз между мной и британским лагерем. Что бы ни собирались далее предпринять Хьюитт, Кармайкл-Смит и прочие — если, конечно, они еще были живы — я решил, что они могут делать это без меня. Все, что мне сейчас хотелось, это выбраться из Мирута и убраться подальше от этого ада как можно быстрее и найти где-нибудь мирное и безопасное местечко, чтобы преклонить мою раненую голову. Но прежде мне нужно было сделать то, чего я хотел больше всего на свете — и случай к этому представился — на бульваре показался силуэт кавалериста, пошатывающегося в седле и заплетающимся языком распевающего пьяные песни. Позади него на фоне отдаленного зарева по бульвару бродили кучки сипаев, к востоку же дорога была абсолютно пуста.
Когда совар подъехал, я вышел на бульвар; в руке у него был окровавленный клинок, на роже — дурацкий звериный оскал, а на плечах — серая куртка Третьего кавалерийского полка. Увидя на мне тот же мундир, он вскрикнул от удивления и натянул поводья.
— Рам-рам,[135] приятель, — произнес я и заставил себя улыбнуться ему. — Удалось ли тебе убить этих свиней больше, чем мне? А чья это кровь? — поинтересовался я, указывая на его тулвар.
— Хи-хи-хи, — затрясся он, пьяно раскачиваясь в седле, — какая кровь? Эта? Чья? — может быть, Кармик-аль-Исмита? — Он помахал лезвием, пьяно гогоча: — Или Хьюитт-сагиба? Най-най-най![136]
— Чья же тогда? — спросил я как можно более сердечно, кладя руку на круп его лошади.
— Сейчас-сейчас, — протянул он, задумчиво осматривая острие, — инструктора верховой езды Лэнгли-сагиба, а? Этого сына вонючей чесоточной собаки, поедающей свинину? Най-най-най! — Он небрежно свесился с седла. — Не Лэнгли. Хи-хи-хи! Он не дождется внуков от своей дочери! Хи-хи-хи!
И я вспомнил, как эта девочка играла в прятки на веранде еще прошлой ночью. Мне пришлось ухватиться за уздечку его лошади, чтобы не упасть, и изо всех сил сжать губы, чтобы с них не сорвалось ужасное проклятие. Я снова быстро окинул взглядом бульвар; ближайшие сипаи все еще находились на порядочном расстоянии от нас.
— Шабаш! — сказал я. — Это был удар настоящего храбреца.
И пока сипай расплывался в улыбке, я поднял свой кольт, тщательно прицелился ему прямо в пах и выстрелил.
Он опрокинулся навзничь, а я вцепился в поводья, чтобы удержать лошадь, пока ее бывший владелец не сполз с седла; на это понадобились считанные секунды. Затем я занял его место, а он растянулся на земле, хрипя в агонии — если повезет, то он будет умирать несколько дней. Я объехал его, рыча от ярости, бросил взгляд на бульвар, на отдаленные темные фигуры, снующие, как демоны, из Дантова «Ада» на фоне пылающего дьявольского пламени, и поскакал на восток, мимо крайних бунгало. Картины и звуки ужаса скоро растаяли у меня за спиной. [XXVII*]
* * *Одному Богу известно, сколько я проехал в ту ночь — возможно, не так уж и много. Не думаю, что у меня тогда было все в порядке с головой — частью от ужасов, которые довелось увидеть, но гораздо больше из-за мучений, доставляемых мне моей раной, которая чертовски разболелась. Мне казалось, что в моем левом виске зияет широкая дыра и белый жар вливается через нее прямо в мозг; я с трудом мог разглядеть что-либо левым глазом и мучился от страха, что из-за этого удара останусь слепым. Однако я все же соображал, куда мне нужно ехать, — сперва на юго-восток, чтобы обогнуть Мирут, а затем — к юго-западу, пока я на безопасном расстоянии не достигну дороги, ведущей на Дели. Дели означало для меня безопасность, потому что там находился сильный британский гарнизон (по крайней мере, я так думал), а поскольку между Дели и Мирутом был проложен телеграф, я надеялся, что оттуда последует помощь. Тогда я не знал, что этот дурак Хьюитт даже не послал сообщение о бунте в Мируте.
Таким курсом я и следовал, полуослепший от боли, то и дело сбиваясь с пути даже при ярком свете луны, так что время от времени мне приходилось останавливаться, а потом короткими бросками преодолевать открытые пространства. Я медленно продвигался вперед и когда наконец достиг Делийской дороги, то что же я увидел на ней? Две роты сипаев, бодро маршировавших при лунном свете в сомкнутом строю и распевавших на ходу, а хавилдары даже отсчитывали шаг. На секунду мне показалось, что это — помощь из Дели, но тут же до меня дошло, что они идут в другом направлении. Но я был слишком измучен, чтобы думать об этом, и остановил своего пони на обочине. Когда сипаи заметили меня, то с полдюжины из них выбежали из строя, крича, что вот он, солдат из славного Третьего кавалерийского, и засыпали меня приветствиями, пока не заметили кровь на моем лице и мундире. Тогда сипаи помогли мне спуститься с лошади, отерли кровь с головы, дали мне выпить, а затем хавилдар сказал: «Ты уже ни за что не догонишь свой пултан сегодня, бхаи.[137] Сейчас они, наверное, уже на полпути к Дели», — на что остальные разразились приветственными выкриками, подбрасывая в воздух свои шапки.
