Джордж Макдоналд Фрейзер - Флэшмен в Большой игре
Это был настоящий кошмар. Мне оставалось только покрепче натянуть поводья и смотреть на эту страшную, стонущую фигуру, наполовину покрытую пивной пеной, над которой то вздымались, то опадали эти ужасные стеклянные клинки. В несколько секунд драгун превратился в сплошную зияющую рану, а потом кто-то обвязал его веревкой и они вздернули его на перекладине, так что жизнь медленно уходила из этого изувеченного тела. [XXV*]
В панике я вонзил шпоры в бока моего пони, скорчился в седле и пустился вскачь очертя голову. Неожиданность всего случившегося просто шокировала меня — видеть, как белый человек был растерзан на клочки туземцами. Вы и представить себе не можете, что это значило для Индии: нечто такое, во что невозможно поверить, даже если увидишь собственными глазами. Несколько минут я скакал не разбирая пути, потому что следующее, что помню, как натянул поводья на краю Большого тракта, там, где он на выезде из Мирута поворачивал к северу, остолбенело глядя на огромную толпу, которая двигалась к британскому кварталу. К моему удивлению, большую ее часть составляли сипаи, некоторые — в одних куртках, другие — в полной форме вплоть до портупей, потрясающие мушкетами с примкнутыми штыками и ревущие в один голос: Мат каро! Мат каро![132] Сипай джай! — и тому подобное — лозунги смерти и восстания. Один мерзавец стоял в тележке, размахивая над головой кандалами, а тяжело волнующаяся масса сипаев и базарных нищих влекла его за собой, опьяненная дикими воплями.
За дорогой пылали казармы туземной кавалерии; на моих глазах крыша одного из зданий с треском рухнула, разбрасывая искры во все стороны. За спиной у меня горели какие-то постройки на базаре, и когда я обернулся, то заметил кучку негодяев, швыряющих керосиновые лампы в окна лавки, в то время как их приятели копошились вокруг распластанного тела ее владельца; наконец они подхватили его и бросили прямо в пламя, дико крича и приплясывая при виде того, как он безуспешно пытался оттуда выбраться. Несчастный превратился в живой факел — его рот открывался и закрывался в неслышных стонах, а затем он рухнул в пылающие развалины.
Не помню, сколько я сидел, смотря на все эти невероятные вещи, — помню только, что уже стемнело, пламя бушевало со всех сторон, а жуткая вонь отравляла воздух — когда я наконец пришел в себя настолько, чтобы понять — чем скорее я смоюсь отсюда, тем будет лучше. Конечно же, я был в достаточной безопасности, так как с виду выглядел вылитым туземцем — к тому же таким огромным и безобразным — но дольше испытывать судьбу не имело смысла. В любой момент на дороге могли раздаться звуки горнов, возвещающие про подход британских отрядов, а я не хотел бы попасть им в руки в таком виде. Так что я развернул моего пони мордой к северу и поехал вдоль обочины дороги, а обезумевший людской поток катился в том же направлении почти рядом со мной.
Даже к тому времени я все еще не представлял себе ясно, что происходит, но все мои сомнения разрешились, стоило мне поравняться со зданием тюрьмы. Здесь собралась огромная толпа, вопящая и приплясывающая вокруг костра, все как на подбор, в своих тюремных дхоти,[133] но уже без кандалов. Среди бывших заключенных я узнал Гобинду и еще пару других; незнакомый мне сипай стоял на тележке, что-то выкрикивая в толпу, хотя сквозь дикий шум его было едва слышно:
— Дело сделано!.. Смерть гора-логам!..[134] Сагибы уже повсюду бегут… видите, кандалы разбиты!.. О, братья, убивайте! Убивайте! Идем в квартал белых!
Вся толпа вскрикнула в один голос, и поток освободившихся заключенных, вопящих и размахивающих руками, выплеснулся на Большой тракт и хлынул к бульвару — Боже, там уже появились огни пожаров, особенно на его восточном конце. Должно быть, это горели бунгало по этой стороне бульвара, за нуллахом.
Мне оставался только один путь. Позади были Мирут и базар, в которых, судя по всему, продолжались отчаянная резня и грабеж; слева находились пылающие туземные казармы; впереди, между мной и британским кварталом, дорога была запружена тысячами безумных фанатиков, опьяненных жаждой крови и разрушения. Я выждал, пока напор толпы немного спал и свернул направо, направляясь к нуллаху, к северу от тюрьмы, собираясь проехать по восточному мосту, и, обогнув бульвар по длинной дуге к северу, прорваться к лагерю британских войск.
Выполнить первую часть плана было достаточно просто: я проскакал сквозь нуллах и обогнул восточную оконечность британского квартала, осторожно пробираясь в полумраке, так как луна еще не взошла. Здесь, под сенью деревьев, пока все было спокойно. Шум раздавался в отдалении, слева от меня, но тут и там мне попадались маленькие группки туземных слуг — очевидно, женщин, которые прятались в кустах. Единственным свидетельством того, что убийцы побывали и здесь, было тело старого човкидара, который валялся с проломленным черепом рядом со своим таким же древним мушкетом. Неужели они убивают всех подряд — даже своих собственных соплеменников? Ну конечно же, всем туземцам, подозреваемым в сочувствии к британцам, пощады не будет — в том числе и «любимому комнатному песику гора-полковника», как меня очаровательно назвал Рам Мангал. Я встрепенулся — уже неподалеку слышны были вопли и огонь факелов мелькал между деревьями. Так значит, чем скорее я…
— На помощь! На помощь! Ради бога — помогите нам!
Крик доносился справа от меня, из маленького бунгало за белыми воротами. Пока я стоял в нерешительности, другой голос крикнул:
— Заткнись, Томми! Один Бог знает, кто это может быть… смотри — вон огни!
— Но ведь Мэри умерла! — воскликнул первый голос так, что волосы у меня на голове встали дыбом. — Говорю тебе, она умерла — они…
В любом случае это были англичане и, не раздумывая, я спрыгнул с седла, распахнул ворота и закричал:
— Это друг! Кто вы?
— О, благодарение Господу! — воскликнул первый голос. — Быстрее — они убили Мэри… Мэри!
Я обернулся — факелы все еще виделись в двух сотнях ярдах позади, среди деревьев. Если я смогу заставить обитателей бунгало двигаться быстро, то они еще могут спастись. Я поднялся по ступенькам веранды и, заглянув через опрокинутую перегородку в разгромленную комнату, тускло освещенную керосиновой лампой, увидел белого мужчину, лежащего у стены. Его левая нога сочилась кровью, рука сжимала саблю, а глаза лихорадочно смотрели на меня.
— Неужели ты… — начал он и вскрикнул. — Иисусе — это мятежник! Третий кавалерийский! Джим!
Я не успел и рта раскрыть, как кто-то прыгнул на меня из темноты — я заметил лишь белое лицо, рыжие усы, горящие глаза и обнаженную саблю — а затем мы сцепились и рухнули на пол, и я завопил:
