Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
— Вряд ли Джамиля пойдет в город со всем этим скарбом. В городе все эти вещи ей ни к чему, — сказал я, чувствуя, что схожу с ума. — Скорее всего, попытается отыскать торговый корабль, держащий путь на восток. — Я метнулся к груде накидок, из которой достал одну. — Как раз сейчас из-за прибытия Алексея гавань полностью закрыта, так что, возможно, успею ее перехватить.
Лилиана как-то подозрительно хмыкнула. Накидка выпала из моих рук.
— Выкладывай, что знаешь, — потребовал я.
— Ничего не знаю, — ответила она. — Только… она предвидела, что гавань будет закрыта для движения, и, думаю, ей хотелось просто удрать как можно дальше и как можно быстрее, чтобы ты ее не нашел. В общем, советую искать ее в глубине острова.
— Это что же получается: она отправилась одна в дикий лес, чтобы отсидеться там несколько дней? — фыркнул я. — Такая безрассудность совершенно не в ее характере.
— Да, конечно, — согласилась Лилиана. — Но если бы ей понадобилось ускользнуть от тебя, неужели она выбрала бы маршрут, который ты смог бы предвидеть?
Схватив накидку, я выскочил вон.
Я ничего не знал о том, как выслеживать человека в дикой местности; ни слова не знал по-гречески; не был знаком с географией этого места и имел ограниченный обзор с равнины. На севере равнина огибала бухту и переходила в невысокие холмы. На юге, в пределах видимости, остров был плоский. На западе, примерно в часе ходьбы, располагался горный массив, куда ни один здравомыслящий человек не отправился бы пешком. Я пошел именно туда.
На краю военного лагеря дорога расходилась на семь дорожек, ведущих к горам. Не зная, на что ориентироваться, я выбрал самую широкую. Фактически это была достаточно широкая тропа, пригодная для проезда повозки и прогона стада овец или коз, но ее не замостили и вообще никак официально не пометили. Она вилась по долине, а затем переходила на склон крутой горы и имела множество ответвлений. Их я выбирал наугад, так что не смог бы самостоятельно найти дорогу обратно. Проклятия сыпались из меня при каждом шаге, было ясно, что надрываюсь зря.
Если бы мне понадобилось доказательство, что Бог существует, то я нашел бы его в том удивительном факте, что мы с Джамилей шли одним и тем же путем. Она шла с вещами, а я налегке. Тем не менее, когда мне удалось ее нагнать, было уже почти темно. Над горными вершинами откуда ни возьмись появились грозовые облака. Все замерло в ожидании дождя, так что каждый звук воспринимался громче, чем обычно. На листве появились серовато-пурпурные отблески.
Я удивился не меньше ее. Тропинка изогнулась в резкий поворот, и буквально через один шаг я увидел Джамилю, сидящую под оливковым деревом, таким кривым и шишковатым, что казалось, будто оно свито из веревки.
— Ох, — только и вымолвил я, задыхаясь; Джамиля, успев отдохнуть, дышала ровно. — Вот, значит, где ты, — сказал я, усиленно изображая равнодушие. Но долго не выдержал, занервничал и принялся расхаживать по широкому кругу, окончательно смутившись. — А то думаю, куда ты запропастилась? Ты хотя бы знаешь, что забыла лютню?
Джамиля опустила голову, и мне показалось, что она смеется, так сотрясалось ее тело. Но когда она подняла глаза, стали видны слезы.
— Знаешь, — сказала она дрожащим голосом, — а я ведь хотела этого. Ни за что не позволила бы тебе уйти со мной, но в глубине души очень на это надеялась.
— Да, — сердито сказал я, — потому что тебе от меня не отделаться. Я поклялся доставить тебя домой в целости и сохранности.
— Нет у меня дома, — сказала она.
Дрожа от волнения и чувствуя себя абсолютным рыцарем, что было довольно глупо, я раскрыл ей объятия.
— У тебя есть дом. Прямо здесь.
В эту секунду начался такой адский ливень, что гекконы, наверное, пара за парой бросились искать место повыше.
Праздник святой Феодосии,
29 мая 1203 года
Снова взялся за перо, находясь на борту корабля, хотя речь теперь пойдет о том, что случилось на суше, на Керкире. С печалью вспоминаю об этом. Более того, даже не хотелось ничего записывать. Но бритт теперь знает, что я веду эту хронику, и умоляет изложить на пергаменте всю правду, чтобы она хоть где-то была отражена. Хотя мы оба знаем, что за пределы этого свитка она никогда не выйдет. Бритт висит над моим плечом, пока я вывожу эти слова, и наверняка вырвал бы у меня из рук перо, чтобы записать все самому, если бы знал германский.
Начну с событий, происшедших в лагере вскоре после прибытия Алексея. Встретив царевича, бароны единодушно пришли в смятение, обнаружив, что способствуют взойти на трон самой мощной христианской империи какому-то мальчишке. Большинство из них задумало дать задний ход. Их недовольство было настолько очевидно, что Алексей не мог его не заметить. Когда группа вельмож последовала за ним в шатер, чтобы расспросить о его возможностях, он рухнул перед ними на колени, моля о помощи.
Это лишь усилило неблагоприятное впечатление, которое царевич произвел, сойдя с корабля. Бароны обрушились на него, а заодно и на мессира Бонифация, и кричали, что соглашение больше не действительно. Они не подписывали договора с германскими посланниками в январе, не подтверждали своего участия. Как у них не было причин поддерживать это дело, так и не будет. Короче говоря, на Константинополь они не пойдут.
Мессир Бонифаций послал за мной в надежде, что я сумею повлиять даже на тех, кто стоит выше меня. Он видел во мне объединяющую силу. Я, конечно, поспособствовал объединению, но не так, как задумывал мессир Бонифаций. Оглядываясь назад, жалею, что так поступил.
Самое важное — сохранить армию целостной для похода в Святую землю. Отправиться туда через Константинополь имеет смысл только в том случае, если армия останется единой. Целостность армии чрезвычайно важна потому, что в конце концов мы все-таки доберемся до Святой земли, но если будем разрознены, то у нас нет ни малейшего шанса выстоять против неверных. А тут на моих глазах группа уважаемых, но близоруких вельмож собиралась расколоть армию на части. Я отчаянно старался предотвратить этот раскол.
Вот такая политическая интрига терзала меня в моем шатре в ту самую минуту, когда Бонифаций прислал за мной человека. Здесь необходимо добавить важную подробность из жизни моего непосредственного окружения: иудейка и бритт к тому времени покинули мой шатер с намерением никогда не возвращаться. Хотя эта подробность не имеет никакого отношения к политическим играм вельмож, она важна.
Возглавляемые Пьером Амьенским и другими уважаемыми мною баронами, несогласные сообщили мне, что покинут мессира Бонифация все вместе и вверят свою судьбу вельможе по имени Уолтер Апулийский. Они хотели, чтобы я присоединился к ним, ибо, если я это сделаю (они оказали мне честь своим утверждением), многие воины последуют за мной, даже если таким образом нарушат клятву своим господам. Более того, они польстили мне, заявив, что, возможно, и сами господа изменят свои планы, если так поступит Грегор Майнцский.
Мессир Уолтер собирался вскоре отплыть из Бриндизи, порта, что находится на итальянском, полуострове Апулия, и ему предстояло пройти как раз мимо Керкиры по пути в Святую землю. Никаких заходов в Византию он делать не собирался. Хотел выполнить миссию Папы — и быстро домой. По правде говоря, я понимал и разделял желание баронов отправиться в плавание с Уолтером. Но я пытаюсь думать, что делаю всякий раз, когда веду своих людей на турнир. К каким последствиям приведет раскол в армии? Появятся две группы — дезертиров и недезертиров. И обе они будут чересчур малочисленными для достижения цели. Выбор, как я рассуждал, был не между Уолтером и Бонифацием, Константинополем и Святой землей, амбициями Алексея и Папы, длинным походом и коротким. Нет, самый главный выбор был между целостной армией и разрозненной, а этот выбор сделать нетрудно. Гораздо труднее добиться целостности.
Если бы я встал на защиту Алексея, особенно в тот момент, когда он стоял на коленях (подчеркиваю по настойчивой просьбе бритта), то это лишь больше отвратило бы тех, кто сомневался в сопли… в молодом царевиче, а как следствие, ослабило бы армию. Но нарушить клятву Алексею означало бы нарушить клятву Бонифацию. Такое предательство собственного вождя и отца, помимо того, что было бы неслыханным, могло бы посеять хаос, который, в свою очередь, ослабил бы армию.
Поэтому я предпочел нечто среднее, вариант того, что бритт называет моей «несносной привычкой сидеть в шатре и ничего не делать». Спустя три часа после просьбы Алексея тысячи воинов (более половины сухопутной армии) под моим предводительством снялись с места и перешли в проливной дождь на южную окраину равнины. Я задумывал этот исход как простую тактику выжидания, а на деле он оказался более драматичным. Вот почему он был оправдан: на первый взгляд могло показаться, что армия раскололась, но на самом деле этот шаг удержал ее от раскола, ибо создал союз двух недовольных группировок: тех, кто заявлял, будто готов броситься в море и добраться вплавь до проходящих мимо кораблей мессира Уолтера, и тех, кто просто требовал заверений, что армия, независимо от судьбы царевича Алексея, отправится в Иерусалим, причем незамедлительно. И хотя у этих двух группировок были разные намерения, они объединились в стремлении показать мессиру Бонифацию, что с ними шутки плохи. Я сам хотел добиться того же.
