Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
Здесь было красиво и бесконечно солнечно — горы не такие крутые, как возле Задара, а воздух гораздо нежнее. Чудесно жить на просторе, не чувствовать скованности от корабельных переборок или городских стен. Я увидел много необычных певчих птиц и дичи, некоторых даже узнал: пустельга, сокол, жаворонок. А таких безобидных зверюшек, как здесь, я не встречал с тех пор, как покинул Британию, — гекконов, серых цапель, ежей, белых цапель, белок и прочих мелких тварей, которых не встретишь ни на мощеных городских улицах, ни на кораблях. Мне особенно понравились гекконы; я с удивлением отметил, что эти рептилии похожи на меня.
Иногда с городских стен слетали камни, выпущенные из катапульт, иногда молодежь делала короткую, беспощадную вылазку, но в целом нас никто не тревожил. Местные священники, оказавшиеся православными, даже пригласили к себе на обед Конрада вместе с другими католическими епископами. Там состоялся теолого-политический спор (православные, в частности, пришли в ужас от того, что католическая церковь участвует в военных действиях). После этого священники расстались на вежливой ноте.
Как обычно, начали расползаться слухи, что Грегор Майнцский безропотно держит путь на Константинополь, хотя, как и в случае с Задаром, не будет участвовать в бою. Не представляю, кто мог распустить эти слухи, но они оказали благотворное воздействие на германских и фламандских рыцарей. Если кто из них и не хотел сражаться в поддержку царевича Алексея, то у него теперь не оставалось предлога вообще отказаться от похода. Отправиться в Константинополь, гласила новая молва, само по себе не зазорно, просто это новое отклонение от главной цели паломничества. В конце концов, Константинополь — один из пяти городов-святынь христианского мира, где собрано так много реликвий, что только от их близости можно излечить все болезни и очиститься от всех грехов. По слухам, там хранилась голова Иоанна Крестителя, который был — всем известно — семейным святым Грегора Майнцского. Отклонение к Константинополю будет благотворно для души каждого.
Особенно моей.
Ибо меня давно осенило, что у Джамили, вероятно, больше родственников в Константинополе, чем в Египте. Поэтому и захотелось пробудить в Грегоре собственное желание отправиться туда.
Вообще-то ничего «пробуждать» не пришлось. Грегора абсолютно не радовало новое отклонение от курса, и он наполовину (но не больше) был убежден, что так поступать не следует. Он уже начал подозревать, что я говорил правду, заявив о запрете Папы Иннокентия. С другой стороны, рыцарь все еще хватался за одну-единственную соломинку: предводитель сказал, что они идут в поход, значит, они идут. Он смутился, и в то же время у него отлегло от души, когда я передумал и начал всячески поддерживать эту идею.
Многие воины, однако, не хотели ничего большего, кроме как исполнить свои клятвы в Святой земле, а потом вернуться к семьям и обычным делам. Они не желали отклоняться в сторону и вмешиваться, пусть даже косвенным образом, в политику других народов, даже если это означало, что они увидят легендарный город Византии. Кроме того, армия подписала договор с венецианцами всего лишь на год, и этот год перевалил за половину. Пакт о помощи Алексею подписало не больше десятка вожаков. Само собой, такое обязательство не свяжет всю армию, ворчали в закоулках между палатками.
Грегор, чувствуя растущие разногласия, забеспокоился, и теперь, как ни смешно, я к нему присоединился. Ну кто мог подумать, что я стану волноваться из-за того, что армия, презираемая мною, свернет от цели, презираемой мною, ради другой цели, еще более мною презираемой?
Волновались не только мы с Грегором. Отто был ни за, ни против нового маршрута. Он желал только одного: чтобы армия оставалась целостной и служила мощной боевой (или, на худой конец, мародерской) силой, куда бы ее ни направили. Брожение умов угрожало этой целостности.
Ну и конечно, была еще Джамиля. Она расцвела, вырвавшись из заточения, проводила часы в благословенном относительном одиночестве на задворках лагеря, купаясь в лучах яркого солнца и собирая соцветия и стебли местных целебных трав. Женщина улыбалась, глядя на мои акробатические трюки, и смеялась над моими дурачествами — не потому, что находила их смешными, а потому, что уж очень я старался ее рассмешить, и ей это нравилось.
Джамиля выговаривала Грегору позади шатра одним солнечным днем, когда думала, что я их не слышу:
— Господин, ты избегаешь разговоров о своем моральном выборе, потому что беспокоишься за меня. Наверное, ты веришь, что Папа запретил поход на Византию, но боишься подвергнуть меня риску. Поэтому я стала твоим предлогом не рассматривать слишком пристально сложившуюся ситуацию.
Услышать ответ Грегора мне не удалось, потому что Лилиана (мы подслушивали вместе с ней) утянула меня от шатра, почувствовав, что я собираюсь вмешаться.
Ближе к вечеру на горизонте появилась красная галера дожа, и вся армия, придя в большое волнение, принялась гадать, кто сойдет на берег. По всей солнечной равнине люди стайками двигались к гавани, чтобы наконец увидеть пресловутого царевича Алексея. Я отправился туда вместе с Грегором, потому что вопреки себе был заинтригован. Теперь, когда у меня были собственные причины желать этого нового похода, хотелось убедиться, что от него будет хоть какой-то толк. Я знал, что Алексею едва исполнилось двадцать, но помнил, каким был мой король в двадцать лет. В этом возрасте он уже успел стать настоящим лидером, не чета всем прочим знатным, но мелким сошкам. Возможно, Алексей сам был знатной мелкой сошкой, а узурпатор — таким же злодеем, как мой мерзкий англичанин. Возможно, Алексей заслуживал, чтобы мы с Грегором стали его искренними поборниками. Возможно, если я помогу ему свергнуть дядю-узурпатора, то это станет для меня очищением грехов. Я хотел рассмотреть все варианты.
На берегу толпились бароны со своими слугами, пожелавшие узнать, на что они подпишутся, если армия действительно пойдет на Константинополь. Царевич Алексей вышел на палубу венецианской галеры, и мы наконец увидели юношу, чьи жизненные обстоятельства меняли судьбу всей кампании.
Вид у него был непримечательный, но не противный. Темно-каштановые волосы, карие глаза, аристократическая бледность правда, отдававшая желтизной, высокие округлые скулы. Нельзя сказать, чтобы он был абсолютно неуклюж, но не без того. К тому же он не производил впечатление человека, владеющего мечом или копьем. Держался царевич скорее с усталым раздражением, нежели с воинственным достоинством. А еще он был усыпан жемчугом — я имею в виду не украшения, а расшитую тунику, показавшуюся мне нелепой.
Народ был разочарован. Разочарование буквально зависло в воздухе и проявилось в паузе перед тем, как послышались протокольно-приветственные крики и хлопки. Всем стало ясно, что юноша, а по сути мужчина, не завоюет новых сторонников, а может, даже и лишится нескольких еще до того, как ступит на твердую землю.
— Мессиры! — воскликнул красивый, обаятельный, закаленный в битвах маркиз Бонифаций, обращаясь к своему окружению. — Перед вами будущий император Византии!
Вновь прозвучало жиденькое вежливое «ура», а вовсе не взволнованный рев, который мог бы еще убедить меня, что у Алексея есть шанс.
Грегор, стоявший рядом со мной, только вздохнул. Действительно, ничего тут не скажешь.
— Все, что нужно сделать, — это посадить его на трон, — постарался я подбодрить рыцаря. — Ты ведь не виноват, что в песнях о нем поют как о величайшем лидере.
Грегор не нашелся что ответить. Через несколько секунд он показал рукой на берег и робко произнес:
— Бонифаций будет ждать, что я…
— Пойдешь лично поклониться и расшаркаться, — договорил за него я. — А мне, наверное, пора начать складывать стихи о красивом челе сопляка. Подозреваю, меня скоро захотят видеть во дворце Бонифация.
Я вернулся в шатер, и сердце мое упало.
Лилиана в одиночестве склонилась над кухонной доской, у которой обычно трудилась с Джамилей. Запаниковав, я пересчитал скатки и увидел, что одной не хватает. Лилиана резко вскинула голову. Глаза ее блестели, хотя она пыталась взять себя в руки.
— Джамиля ушла, — сказала Лилиана, покашляла и снова принялась кромсать овощи к обеду. — На этот раз по-настоящему. Ты сам знал, что когда-нибудь это случится.
— Как ты могла ее отпустить?
— А как я могла ее остановить? — срывающимся голосом сказала Лилиана.
— Куда она ушла? — взревел я. — И как давно?
— Ушла, когда все побежали на пристань, но не знаю, куда она направилась, — сдержанно ответила Лилиана. — Возможно, в город. Кажется, там живут иудеи. Я дала ей на дорогу еды, сколько смогла выделить, скатку и одеяло.
— Вряд ли Джамиля пойдет в город со всем этим скарбом. В городе все эти вещи ей ни к чему, — сказал я, чувствуя, что схожу с ума. — Скорее всего, попытается отыскать торговый корабль, держащий путь на восток. — Я метнулся к груде накидок, из которой достал одну. — Как раз сейчас из-за прибытия Алексея гавань полностью закрыта, так что, возможно, успею ее перехватить.
