Александр Дюма - Цезарь
И десятый легион посылал к нему своих офицеров, чтобы выразить ему признательность, а другие легионы отрекались от своих офицеров.
Более того, он создал еще тринадцатый легион. Из тех галлов, что он покорил, он набрал десять тысяч человек; – десять или двенадцать сотен их вы уже видели в деле у Красса; – они составили его легковооруженные войска; это его венсеннские стрелки, которые всегда веселы и не знают усталости! Это легион Жаворонка, который в походе поет, как птица, чье имя он носит, и который, казалось, имеет крылья, как она!
И если мы посмотрим на людей, чья общая отвага и преданность составляют отвагу и преданность всей армии, мы увидим героев, достойных лучших времен греческой и латинской республики, настоящих Синегиров и Сцевол.[53]
В одном морском сражении около Марселя солдат по имени Ацилий бросился на вражеский корабль; но едва он ступил на палубу, ему отсекли мечом правую руку. Тогда левой рукой, держа в ней щит, он стал с такой силой наносить врагам удары в лицо, что заставил их отступить перед собой и завладел всем кораблем.
В Британии Цезарь решил захватить один священный остров, остров друидов. Он причалил к этому острову, преодолевая приливы и отливы, которые смущали римскую науку в британских морях, и командиры его когорт углубились в болотистое, залитое водой сердце острова, где на них яростно напал враг. Один солдат на глазах у Цезаря бросился в самую гущу варваров, проявил невиданную отвагу, вынудил врага обратиться в бегство, преследовал его и спас своих офицеров. Наконец, он последним перешел болото, пробираясь через тинистую жижу наполовину вброд, наполовину вплавь, попал в трясину, из которой смог выбраться, только бросив щит, и когда Цезарь, потрясенный такой доблестью, бросился к нему с раскрытыми объятиями, тот с опущенной головой, с глазами, полными слез, пал Цезарю в ноги и просил у него прощения за то, что не смог сберечь свой щит.
Это один из этих людей, Кассий Сцева, позже, в Диррахии, лишившись глаза, выбитого стрелой, раненый в плечо и бедро дротиками, приняв в свой щит сто тридцать ударов стрел, кликнул врагов, как будто желая им сдаться, и когда двое из них приблизились, он одному из них отрубил мечом руку, а другого ранил в лицо и обратил в бегство, и потом, при помощи подоспевших товарищей, смог спастись.
Это один из этих людей, Граний Петроний, еще позже, в Африке, сказал Сципиону, который захватил его корабль и приказал перебить весь экипаж, но ему одному хотел сохранить жизнь, потому что он был квестором: «Солдаты Цезаря привыкли дарить пощаду, а не принимать ее от других», и перерезал себе горло.
Так что с этими солдатами Цезарь не боялся ничего. Однажды он узнал, что белги, самые могучие из галлов, восстали и привели в готовность более ста тысяч человек. Он ринулся на них с теми, кто мог за ним следовать: двадцать или двадцать пять тысяч испанцев, римлян, галлов, германцев; в армии Цезаря каждый был Цезарем; он напал на них, когда они разоряли земли союзников Рима; он разбил их, разгромил, разнес их на куски, истребил такое огромное число их, что его солдаты, бросившиеся в погоню за бежавшими, переходили озера и реки без мостов, по трупам павших.
Нервии, в числе шестидесяти тысяч, захватили Цезаря врасплох, напав на него в тот момент, когда он был занят строительством укреплений и не ожидал сражения. Его конница дрогнула при первом же ударе; варвары окружили двенадцатый и седьмой легионы, перебив всех офицеров.
Цезарь вырвал щит из рук одного солдата, прорвался сквозь тех, кто дрался в первых рядах, бросился в гущу нервиев и в тот же миг оказался окруженным со всех сторон.
Его спас десятый легион, который с высоты холма увидел, какая опасность грозит их полководцу, ринулся вниз, как лавина, сметая все на своем пути, освободил Цезаря, но не удовольствовался этим, а принял на себя основной удар и дал всей армии время развернуться и атаковать врага. Вскоре бой стал всеобщим.
Тридцать тысяч римлян разбили шестьдесят тысяч нервиев; каждый проявил чудеса доблести; но нервии не отступили ни на пядь. Каждый солдат Цезаря убил двух врагов. Шестьдесят тысяч нервиев полегли на поле боя. Из четырехсот сенаторов триста девяносто семь были убиты. Спаслись только трое.
Остатки этого народа со своим царем укрылись в Алезии, городе манубиев, расположенном на вершине горы. Город считался неприступным; его стены были тридцати локтей в высоту.
Ну и что? Цезарь осадил его. Царь отослал своих конников с наказом разнести по всей Галлии весть, что у него запас пищи только на тридцать дней, и привести всех, кто может держать в руках оружие. Конники привели триста тысяч человек. Цезарь и его шестьдесят тысяч человек оказались между осажденной крепостью, в которой было сто шестьдесят тысяч солдат, и тремястами тысячами галлов, осадивших его самого.
Но он предвидел такой поворот; он тоже возвел укрепления, и против тех, кто был в городе, и против тех, кто был на равнине. Он окружил свой лагерь громадными защитными сооружениями: тремя рвами шириной в двадцать футов и глубиной в пятнадцать; стеной высотой в двенадцать футов; восемью рядами небольших рвов с частоколом по краям; все это протянулось на окружность длиной в два лье, и было сделано меньше чем за пять недель. Это было последнее усилие Галлии: здесь она сломалась.
Однажды Цезарь вышел из лагеря, оставив в нем столько людей, сколько было необходимо, чтобы держать в страхе осажденных, и напал на те триста тысяч, которые окружили его.
«И вся эта великолепная мощь, – говорит Плутарх, – рассеялась под мечами римлян, как призрак или сон».
Римляне, оставшиеся в лагере, узнали о победе только по крикам и плачу женщин Алезии, которые с высоты крепостных стен видели, как возвращается римская армия со щитами, наполненными золотом и серебром, с доспехами, запачканными кровью, и с утварью и палатками из лагеря галлов.
Наконец, осажденные, умирая от голода, были вынуждены сдаться, после того, как предложили убить женщин и детей и съесть их. Цезарь ждал посланцев от них, сидя на возвышении своего трибунала.
Тогда Версингеторикс, который был душой этой войны, надел на себя самые лучшие доспехи и оружие, выехал из города на богато убранной лошади, прогарцевал на ней вокруг Цезаря, соскочил на землю, бросил свой меч, свои дротики, свой шлем, свой лук и свои стрелы к ногам победителя и, не говоря ни слова, сел на ступеньки его трибунала.
– Для моего триумфа! – сказал Цезарь, указав на него пальцем своим солдатам.
Так что Цезарь не просто много сделал; он сделал больше, чем кто угодно до него: больше, чем Фабий, больше, чем Метелл, больше, чем Сципион, больше, чем Марий, больше, чем Лукулл, и даже больше, чем сам Помпей. Одного он превзошел трудностью условий, в которых сражался; другого – протяженностью стран, которые он подчинил себе; того – числом и мощью врагов, которых он победил; этого – свирепостью и коварством наций, которые он покорил. Наконец, он превзошел всех их по числу боев, которые он дал неприятелю, и по ужасающему множеству врагов, которых он истребил.
А что же творилось в Риме? Рим был так напуган его победами, что сенат предложил направить Цезарю преемника, как только в Галлии воцарится мир, а Катон клятвенно заявил во всеуслышание, что как только Цезарь распустит свою армию, он призовет его к ответу по закону. Главное было заставить его распустить свою армию.
Глава 49
Расскажем кратко, что происходило в Риме с различными героями нашего повествования, жизнь которых мы проследили во всех подробностях, и которые примут активное участие в гражданской войне.
Проясним интересы каждого из них. После славного исследования нашего дорогого Ламартина о Цезаре это вся работа, которую нам остается сделать.
Посмотрим сначала, что делал Цицерон в то время, когда смешивались карты Помпея и Цезаря.
Цицерон унаследовал от молодого Публия Красса его место в совете авгуров; затем, при разделе провинций, ему выпала по жребию Киликия с армией в двенадцать тысяч пехотинцев и две тысячи шестьсот всадников, и он пустился в плавание к своей провинции, как тогда говорили.
Его миссия состояла в том, чтобы подчинить Каппадокию царю Ариобарзану. Он управился с ней, не прибегая к оружию. Он снова применил на практике свою знаменитую аксиому Cedant arma togæ. Это было отнюдь не простым делом: отступление римлян перед парфянами подвигло киликийцев к мятежу, так что римляне могли бы потерпеть поражение.
Но что потрясло всех, и о чем историки сообщают с крайним изумлением, так это то, что Цицерон не пожелал принять никаких подношений от царей и освободил провинцию от разорительных пиров, которые она обычно давала наместникам.
Каждый день он приглашал за свой стол самых достойных киликийцев, и оплачивал эти официальные обеды из того жалования, которое ему выплачивала Республика. В его доме не было привратника: всякий, кто хотел его видеть, приходил к нему, и его проводили в дом, даже не спрашивая имени. Никто никогда не заставал его в постели, хотя посещения начинались с раннего утра; он поднимался на заре.
