Александр Дюма - Цезарь
Каждый день он приглашал за свой стол самых достойных киликийцев, и оплачивал эти официальные обеды из того жалования, которое ему выплачивала Республика. В его доме не было привратника: всякий, кто хотел его видеть, приходил к нему, и его проводили в дом, даже не спрашивая имени. Никто никогда не заставал его в постели, хотя посещения начинались с раннего утра; он поднимался на заре.
За все время своего проконсулата он ни одного человека не велел высечь розгами; он ни разу, в минуту гнева, не разорвал платья того, кто этот гнев вызвал; он никогда не бранился; он никогда не добавлял оскорбления к штрафам, которые налагал.
Более того, обнаружив, что общественные средства были расхищены взяточниками, он заставил их явиться к нему и вернуть все сполна, даже не назвав имен тех, кто был принужден восполнить самые крупные недостачи, не желая выдавать ненависти их сограждан людей, которые, вероятно, не считали себя такими виноватыми, какими они были в действительности, поскольку делали то, что делали все остальные.
Разбойники устроили себе логово на горе Аман и совершали набеги, грабя, разоряя и убивая путешественников. Он объявил им беспощадную войну, разбил их и был провозглашен своими войсками императором.
Ведь вы не знали, не правда ли, дорогие читатели, что Цицерон был провозглашен полководцем-победителем? Однако Плутарх утверждает, что так оно и было. Правда, Цицерон, будучи по-настоящему умным человеком, понимал, что его звание оратора бросит тень на его императорский титул, и не злоупотреблял лавровым венком.
Однако время от времени его бахвальство все-таки прорывалось наружу.
«Мой дорогой собрат, – писал ему оратор Целий, – пришлите мне, пожалуйста, пантер для моих игр».
«Это невозможно, – отвечал ему Цицерон, – в Киликии больше нет пантер: увидев, что они остались единственными, кто терпит бедствия войны посреди всеобщего мира, они возмутились и сбежали в Карию».
Оставив вскоре свою провинцию, где среди всеобщего мира ему больше нечем было заняться, он отплыл на Родос и задержался там на некоторое время среди своих старых друзей и былых приятелей, и потом, наконец, вернулся в Рим, и нашел его в жару и лихорадке – в том состоянии, в котором находятся города накануне гражданской войны.
По его прибытии сенат хотел пожаловать ему триумф; но мы помним, как Цицерон дорожил хорошими отношениями со всеми на свете. Он ответил сенату, что для него было бы куда большим удовольствием следовать за триумфальной колесницей Цезаря, как только будет достигнуто примирение его с Помпеем, чем получить триумф самому.
Что же до Помпея, то он видел, как растет Цезарь, но, казалось, его не пугали гигантские размеры, которые тот приобретал. Он видел в своем сопернике лишь мятежного римского трибуна, сообщника Катилины, подстрекателя Клодия: он не видел Цезаря.
Затем, как это часто случается со всемогущими людьми, облеченными суверенной властью, он вызывал справедливые упреки в многочисленных злоупотреблениях. Он издал законы против тех, кто покупает голоса избирателей или подкупает судей. Это были хорошие, справедливые законы, которые обрекали виновных на заслуженное наказание. Сципион, его тесть, был обвинен по этим законам. Помпей вызвал к себе триста шестьдесят своих судей и просил их быть благосклонными к обвиняемому. Дело кончилось тем, что обвинитель, увидев, как Сципион возвращается домой в сопровождении трехсот шестидесяти судей, отозвал свое обвинение.
Помпей запретил законом восхвалять подсудимых во время процесса. Планк, его друг, был обвинен, и он сам явился в суд, чтобы восхвалять его. Катон был в числе судей; – всеобщая развращенность не затрагивала этого человека – он обеими руками заткнул себе уши.
– Что вы делаете? – спросили у него его коллеги.
– Не пристало мне, – ответил Катон, – слушать, как восхваляют обвиняемого против предписания закона, особенно если это делает тот, кто издал этот закон.
После этого Планк дал Катону отвод; но несмотря на то, что Катона удалили из числа судей, Планку все равно вынесли обвинительный приговор. Этот приговор привел Помпея в столь дурное расположение духа, что когда через несколько дней Гипсей – важная особа, удостоенная консулата, – который был обвинен, как Сципион и Планк, подкараулил Помпея в тот миг, когда тот выходил из бани и отправлялся ужинать, и бросился ему в ноги:
– Оставьте меня в покое, – проворчал Помпей, – вы все равно ничего не добьетесь вашими мольбами, кроме того, что мой ужин остынет.
Между тем, во время своего путешествия в Неаполь Помпей серьезно заболел; когда же он, наконец, поправился, неаполитанцы по совету грека Праксагора совершили в честь его выздоровления благодарственные жертвоприношения.
Этому примеру последовали соседние с Неаполем города, и, в конце концов, это рвение так распространилось по всей Италии, что не осталось ни одного города, большого или малого, который не отмечал бы в течение нескольких дней этого праздника выздоровления. Когда же Помпей входил в Рим, население встретило его торжественным шествием, весь город ликовал и устраивал в его честь шумные пиршества, и шагать ему приходилось исключительно по ворохам цветов и лавровых ветвей. Кончилось это тем, что Помпей, опьяненный своим триумфальным возвращением в Рим, с презрением отвернулся от грозы, которая собиралась на Западе.
Его будущее стало вызывать у него еще меньше сомнений, когда ему продлили его полномочия еще на четыре года, и когда ему предоставили право ежегодно брать из общественной казны по тысяче талантов на жалованье и обеспечение его войск.
Но Цезарь, со своей стороны, тоже считал, что будущее за ним; он подумал, что раз Помпей был удостоен всех этих почестей и привилегий, то и ему тоже не смогут в них отказать. Друзья выдвинули его ходатайство в его отсутствие.
Они просили, чтобы в награду за все бои, которые он провел, и за то, что он расширил империю, перенеся ее границы на запад до самых внешних морей, и на север – до Великобритании и Рейна, ему предоставили второй консулат и продлили его полномочия, чтобы никакой преемник не мог отнять у него славу и плоды стольких трудов, и чтобы он, единолично правя покоренными землями, мог мирно наслаждаться почестями, которых заслужил своими подвигами. Эти требования вызвали жаркие споры.
Помпей, казалось, был удивлен второй частью прошения.
– У меня есть, – сказал он, – письма от моего дорогого Цезаря, в которых он просит меня направить ему преемника, чтобы сам он смог отдохнуть от тягот этой войны. Что же касается консулата, – прибавил он, – мне кажется, будет справедливо позволить ему домогаться его, хоть он и отсутствует.
Но Катон был здесь, Катон великий спорщик, великий уравнитель и, скажем прямо, великий завистник. Катон со всей силой воспротивился этому предложению и потребовал, чтобы Цезарь сложил оружие и, низведенный до уровня простого частного лица, явился лично ходатайствовать перед своими согражданами о награде за свою службу. Помпей никак не откликнулся; он был далек от этого.
Катон говорил Цезарю: «Приди без оружия и сдайся Помпею», то есть твоему самому заклятому врагу. После всего этого и, по мнению Катона, опираясь на молчание Помпея, сенат отказал Цезарю в продлении его полномочий.
Один из офицеров Цезаря стоял в дверях и слышал отказ.
– Ладно! – сказал он, хлопнув себя по рукояти меча, – вот кто даст их ему.
Глава 50
Цезарь тем временем делал свои приготовления. «Подобно атлету, – говорит Плутарх, – он натирался маслом перед боем». Его способ натираться маслом заключался в натирании других золотом. Он переслал в Рим огромные суммы. Он наградил деньгами и отправил в отпуск более двадцати тысяч своих солдат. Наконец, он отослал Помпею два легиона, которые тот попросил у него под предлогом парфянской войны, и дал каждому солдату по сто пятьдесят драхм.
Затем он привлек на свою сторону народного трибуна Куриона, оплатив ему его огромные долги (четырнадцать или пятнадцать миллионов), и Марка Антония, который вернул себе залог за Куриона, освободившись, таким образом, от долгов своего друга. Но Цезарю этого было совершенно недостаточно. Он послал узнать у Марка Антония, не нуждается ли тот в его услугах.
Марк Антоний ответил, что он несколько стеснен в средствах, и что он охотно взял бы взаймы несколько миллионов. Цезарь послал ему восемь. Здесь мы впервые произнесли имя человека, который в дальнейшем сыграет большую роль в истории и сильнейшим образом повлияет на ход событий.
Сделаем же, по нашему обыкновению, небольшую остановку на этом громком имени, и расскажем, что же такое был Марк Антоний.
Точная дата его рождения неизвестна. Одни говорят, что он родился в восемьдесят третьем году, другие – в восемьдесят пятом году до Рождества Христова. Возьмем среднее.
В то время, где мы с вами находимся, то есть в пятьдесят втором году до Рождества Христова, Антонию было от тридцати до тридцати двух лет.
