Иван Дроздов - Голгофа
Подсадив на подоконник «Крючка», она ощутила его костлявое холодное прикосновение, он взял ее руку и тянул вниз, к своим ногам. И слюняво шептал:
— Ты раздевайся. Я тебя увижу и — буду молодец. О–о–о!.. Ты еще не знаешь, каким я бываю…
Договорить он не успел. Саша обеими руками толкнула свою «любовь» — да так сильно, что тот и охнуть не успел — полетел вниз кверху ногами. Кусты затрещали, и густая крона сомкнулась над незадачливым донжуаном. В кустах он не ворохнулся, зарылся в густую зеленую листву, и лишь острый глаз Александры мог разглядеть среди листьев и будылья что–то белесое, вроде камня или пенька эвкалипта.
Саша заслонила окно спиной, с ужасом смотрела на дверь. Не войдет ли кто? Но нет, дверь не открывалась. В этом заведении не принято заглядывать. Александра вспомнила, что в соседней комнате — ее «мама». Рванулась в коридор, открыла дверь и увидела на кровати Нину Ивановну.
— О–о–о!.. Оглушили какой–то гадостью.
Саша схватила ее за руки, потащила к себе. На счастье их никто не увидел.
В углу комнаты стоял шкаф; Саша открыла его и достала стопку простыней. Связала две в тугой узел. Потом еще две, и все четыре соединила вместе. Потом еще четыре, и у нее получилась длинная бечева, которую она прикрепила к батарее.
— У вас руки крепкие? Вы можете спуститься по этим простыням?
— Спуститься? Куда?
— Ну, в открытое окно. Спуститься вниз, на землю?
— О-о!.. Это прекрасная мысль. Я же спортсменка. Ты еще не знаешь, как я могу лазать. Как кошка!
Она схватилась за конец простыни и перевалилась через подоконник. Саша ее держала. Минута–другая и Нина Ивановна была на земле — возле того самого куста, где успокоил свои вожделения владелец портов, теплоходов, кораблей.
Саша быстренько и сама спустилась.
Возле дома не было никаких ограждений. Прошли несколько шагов и очутились на улице. Остановили первый же автомобиль, приехали в гостиницу. Приведя себя в порядок, вдруг подумали: «Будет погоня! И тотчас же полицейские очутятся у нас в номере!»
Взяли сумочки с деньгами, плащи, зонтики, документы, спустились вниз. Остановили автомобиль.
— Далеко здесь до пляжа?
— Вам какой пляж нужен, южный или северный? А может, вас доставить в Гранд Клондайк? Но он далеко — сто двадцать километров отсюда.
— В Клондайк везите.
Через час с небольшим они высадились в благословенном уголке окрестностей Перта, на берегу океана, где было много отелей, палаточных городков, стоянок автомобилей. Расплатившись с шофером, пошли на пляж и здесь по берегу устремились в сторону подальше от Перта. Они шли почти молча, не веря еще тому, что так счастливо вывернулись из страшных тисков, в которые так неожиданно и опрометчиво попали.
Облюбовали местечко возле большого камня, вдали от редких стаек загорающих. Разделись. И долго складывали одежду, — все делали, как в замедленной съемке, и друг на друга не смотрели, боялись разговоров о только что происшедшем. Их сердца как бы оттаивали от жестокой заморозки, организм не хотел и одним словом, малейшим воспоминанием возвращаться в ад, из которого они чудом выбрались.
Нина Ивановна сладко потянулась, огладила бедра, будто хотела убедиться, все ли у нее на месте. Тряхнула головой:
— Бр–р–р!.. Я все еще как в тумане.
Оглядела Сашу. И тоже машинально, помимо своей воли, искала на ее теле следы насилия и борьбы и, слава Богу, не находила. Саша была свежа и румяна, хороша всем телом, каждой черточкой еще не вполне распустившегося существа.
— Ты в порядке?.. С тобой ничего не сделали?..
— Попробовал бы! У меня зубы крепкие, я бы в клочья разорвала… любого. А этот–то… хмырь болотный.
Саша вспомнила, что не сказала Нине Ивановне главного, что кавалера своего с третьего этажа спустила. Но тут же подумала: нужно ли об этом говорить вообще кому–либо?
Нина продолжала:
— Там на кресле одежда мужская лежала. А он?.. Видно, в ванной был, душ принимал?..
Саша смотрела ей в глаза и видела в них закипавшую тревогу.
— А?.. Что с ним? Где он был?..
— Я его порешила, — выдохнула Саша.
— Как… порешила?
— Стояла у раскрытого окна, а он раздетый подошел ко мне. Пьяненький, едва на ногах держался.
— Ну?.. И ты?..
— Руку ему подала, помогла залезть на подоконник. Он просил гладить его, говорил про какого–то космополита, а я его… за окно. Он и полетел.
— Что же ты раньше не сказала?
— А что?
— Нас искать будут.
— Да будут ли?
— А как же. Человека убили!
— Убили. Так сам же он… полез ко мне.
Помолчали с минуту, смотрели одна другой в глаза. Нина сказала:
— Вряд ли они… искать будут? Представляешь, грязь ка- кая! — девчонка голого за окно выбросила! Тут звону будет! — все газеты мира распишут. Кому такая слава нужна. Да и тех… узбека и цыганку… — их ведь затаскают.
— А как же?..
— Постараются замять дело. Найдут его тело и по–тихому домой переправят или еще куда, но только без шума. Скажут, приступ случился. Я так думаю. Западный мир таков — тут все дела посредством денег решают.
— Он за меня сто тысяч долларов отвалил. Сама слышала. Вот эти денежки и пустят в ход.
Постояли у края воды, подумали. Нина все больше укреплялась в своих предположениях.
— Нет, нет — и думать нечего. Да они о нас никому не скажут. Кто и видел нас — и тому рот заткнут. На это миллионы бросят. Он–то, воздыхатель твой, миллиардер какой–то греческий. С ним тут в отеле или в особняке каком целый штат сотрудников живет: секретари, референты, юристы. Да они золотом всех обсыпят, лишь бы историю замять. Вот только нам с тобой что делать?.. Перво–наперво, Качалину позвоним. Пусть приезжает, и мы расскажем ему…
— Нет! — вскричала Саша. — Не хочу Качалину… ничего говорить. Не хочу, не хочу!.. — топала ногами по воде, хваталась за голову. Нина Ивановна обняла ее, привлекла к себе.
— Ну, ладно, ладно, дурочка. Не скажем мы Сергею, утаим от всех. Только ты не плачь и ничего не бойся. Там, в аду, ты вон каким была молодцом, а теперь расквасилась.
Нина Ивановна утирала платочком слезы Александры, прижимала к груди ее головку, целовала волосы.
— Я ведь жизнью своей тебе обязана. Мы теперь друзья до гроба. А я умею хранить верность в дружбе. Ты на меня во всем можешь положится. Сейчас мы с тобой искупаемся, а потом пойдем вот в тот ближний пансионат, позвоним Качалину.
Кинулись в океан, плавали, дурачились и смеялись как дети. Нервы вдруг получили разрядку, они и холодной воды не слышали; им было хорошо, весело — в одночасье отлетели все страхи.
Потом они одевались, причесывались и пошли звонить Качалину. При первом же сигнале он схватил трубку:
— Где вы находитесь? Что с вами? Вы нас перепугали до смерти!
— Мы заехали на пляж Клондайк. Это совсем недалеко. Приезжайте за нами.
— Клондайк?.. Ага. Вот Шахт говорит, что там есть дощатый причал; «тещин язык» называется. Подходите к его краю и ждите катера. Мы возьмем вас на яхту «Янтарь».
Так назвал Сапфир купленную здесь у какого–то богача яхту — в честь того поселка под Ригой, где он родился и где похоронены его родители. Теперь по завещанию и его похоронили там же, в фамильном склепе Сапфиров.
Не прошло и получаса, как наши путешественницы всходили на трап яхты и их встречал галантный капитан и вся компания друзей.
Яхта взяла курс на северо–запад, на остров Кергелен‑2.
Женщин по правому борту вел Гиви Шахт. Он торопился, забегал вперед, но потом оборачивался и просил идти быстрее.
— Куда вы нас ведете? — обращалась к нему Саша.
— А где вы будете жить? — спрашивал в своей обыкновенной манере Шахт. — Здесь, на борту, или там, на носовой палубе у ног своего отчима? Да?..
Впереди по борту на самом кончике носа возвышалась скульптура человека, обращенного лицом к палубе. А на палубе наглухо принайтованы кресла, столы и столики. По сторонам деревянные лавки. И над всем этим в позе гостеприимного хозяина, расставив широко ноги и жестом руки приглашая гостей к трапезе, стоял искусно вырезанный из эвкалипта Сеня Сапфир. Это был подарок капитана хозяину на день его пятидесятилетия. Сапфир, оглядев скульптуру, будто бы надул пухлые малиновые губы и сказал: «Это ни к чему».
Но никаких распоряжений по поводу своего эвкалиптового двойника не сделал. Так она и осталась стоять тут, скульптура русского олигарха, размерами похожая на памятник Гоголю, недавно установленный в Петербурге, а своей окрыленностью и зарядом вдохновения чем–то напоминавшая Пушкина, стоящего в сквере перед Михайловским дворцом.
— Я хочу жить вместе с Ниной Ивановной.
— Вместе? — остановился Шахт. Но тут же согласился. — Будете вы жить вместе. Я приказал выделить вам каюту хозяи- на — самую большую, из трех помещений.
— Приказали? Кому? — не унималась Саша. Она хотя еще и не полностью отошла от недавнего потрясения, но тут на нее напал стих словоохотливости.
