Александр Дюма - Цезарь
Они тоже собрали свой совет и решили, что их главнокомандующий должен пойти к сурене, как сурена пришел к нему, и принять все предложения, которые были ему сделаны. Красс хотел воспротивиться их желанию; но это уже было больше, чем желание, это была воля. Крики и брань начали прорываться наружу и взвились над озлобленной толпой.
Красс был предатель, Красс был трус; он отдавал их врагу, с которым сам не смел даже пойти поговорить, когда этот враг явился к нему безоружным.
Римский полководец настаивал, прося их подождать только один день и обещая им, что уже завтра они будут в безопасности в горах.
Но эти отчаявшиеся люди дошли до предела своих сил и терпения; они не хотели ничего слышать. Они стучали и гремели своим оружием, чтобы заглушить его слова, переходили от брани к угрозам и кричали – те же самые люди, которые только что сказали, что враг доберется до их генерала только тогда, когда все они умрут за него, – кричали, что если Красс не спустится к сурене, они схватят его и отдадут ему сами.
Луч надежды на спасение ослепил их и лишил разума. Наконец, Красс сказал, что он готов сделать то, что требует от него армия; но прежде чем зашагать в сторону парфян, он громко обратился к своим воинам:
– Октавий, – сказал он, – Петроний, и все вы, командиры, присутствующие здесь, вы свидетели того, что я уступаю принуждению; но если вам удастся избежать этой опасности, забудьте, как обошлись со мной мои собственные солдаты, и скажите всем, что Красс погиб из-за вероломства своих врагов, а не из-за предательства своих соотечественников.
И сказав эти слова, Красс начал в одиночку спускаться с холма. Тогда Октавий и Петроний устыдились того, что их генерал подвергает себя опасности в одиночку, и последовали за ним. Ликторы Красса, рассудив, что их долг – никогда не покидать своего повелителя, тоже догнали и окружили его. Но Красс отослал их обратно.
– Если я иду вести переговоры, меня одного достаточно для переговоров; если я иду умирать, смерти тоже достаточно меня одного.
Вместе с ними он хотел отослать и Октавия с Петронием; но те наотрез отказались покинуть его, так же как и еще пять или шесть преданных римлян, которые пожелали разделить судьбу своего полководца, какой бы она ни была.
Так они двинулись втроем в направлении неприятельского отряда, который поджидал их. В нескольких шагах позади, держалась их небольшая свита.
Первыми, кто вышли навстречу Крассу и кто обратились к нему с речью, были два грека-полукровки; как если бы со времен Синона во всяком предательстве должен был быть замешан грек.
Узнав Красса, они соскочили со своих коней, низко поклонились и обратились к нему по-гречески, предлагая послать вперед несколько человек, чтобы удостовериться, что сурена вышел к нему без оружия.
– Если бы я дорожил своей жизнью, – ответил Красс на том же языке, – я бы не вручил ее в ваши руки.
Однако он остановился на миг и послал вперед себя двух братьев Росциев, чтобы те узнали, сколько их будет на встрече, и о чем они будут вести переговоры.
Сурена начал с того, что задержал обоих братьев; затем он со своими офицерами быстро пересек расстояние, которое отделяло его от Красса:
– Как же так! – сказал он, – мы все верхом, а римский полководец идет пешком! коня! скорее коня!
– Не стоит, – ответил Красс. – Поскольку мы заключили договор, мы можем обсудить его условия прямо здесь.
Но сурена возразил:
– Вне всякого сомнения, – сказал он, – с этой минуты между нами действует договор; однако ничего еще не подписано, а вы, – добавил он со скверной улыбкой, – вы, римляне, быстро забываете о всяком договоре, если он не скреплен вашей печатью.
Затем он протянул Крассу руку. Тот подал руку сурене, приказав при этом тем, кто сопровождали его, привести ему коня.
– Зачем ты просишь свою лошадь? – спросил сурена; – не думаешь ли ты, что у нас недостаток лошадей?… Смотри, вот конь, которого дает тебе царь.
И он указал на великолепного коня в роскошном золоченом убранстве.
В тот же миг, прежде, чем Красс попытался сопротивляться, конюшие подхватили его, усадили в седло и начали стегать лошадь по бокам, чтобы ускорить ее шаг. Было очевидно, что случилось предательство, и что Красса хотели похитить.
Глава 45
Октавий был первым, кто почуял предательство и попытался ему воспрепятствовать. Он быстро оглядел окруживших Красса, тщетно ища хотя бы одну физиономию, внушающую доверие. Те, что улыбались, – и сурена, с его подведенными глазами и нарумяненными щеками, с волосами, разделенными на пробор, как у женщины, улыбался больше всех, – улыбались зловеще, как при удовлетворенной мести.
Октавий, который продолжал идти пешком, схватил лошадь Красса за повод и остановил ее.
– Генерал не поедет дальше.
Но сурена ударил лошадь Красса дугой своего лука; она встала на дыбы и начала рваться из рук Октавия.
Остальные римляне, сопровождавшие Красса, поняли знак, поданный Октавием; они оттеснили конюших и встали рядом со своим полководцем, говоря:
– Мы сами будем сопровождать нашего генерала.
Сразу же, еще до того, как о коварном замысле было сказано открыто, началась суета, толкотня, свалка.
В этой свалке Октавий выхватил свой меч, и увидев, как один из конюших ухватил лошадь Красса за узду и тянет ее к себе, он бросился на него и пронзил его тело насквозь; тот упал. В тот же миг, одновременно с конюшим, Петроний тоже упал со своей лошади, которую он согласился принять от парфян. Но он не был ранен: удар пришелся по его панцирю.
Октавий наклонился, чтобы помочь своему товарищу подняться; и едва он наклонился, удар в спину убил его. Петроний тоже был убит прежде, чем смог встать на ноги. В этот миг и Красс упал со своей лошади. Упал ли он по несчастной случайности, или кто-то ударил его? Этого никто не знает.
Но как только он оказался на земле, один из парфян по имени Промаксатр подскочил к нему и отсек ему сначала голову, а потом руку – правую руку. И вся эта катастрофа была стремительной, как молния; как молния, блеснувшая в тучах.
Потому что оставшиеся на холме солдаты были слишком далеко, чтобы видеть подробности, а из тех, кто сопровождал Красса, часть была убита вместе с ним, Октавием и Петронием. А другая часть, то есть всего три или четыре человека, под шум драки бросились обратно к горе, даже и не думая оглядываться.
Сурена бросил тело Красса здесь же, с любопытством осмотрел его голову и руку, на которой был его перстень, и передал их одному из своих воевод по имени Силлак.
Затем он направился в сторону римлян и, приблизившись к ним на такое расстояние, чтобы его голос был хорошо слышен, сказал им:
– Римляне, война окончена; наш царь гневался за нее только на вашего генерала; потому что не вы, а только ваш генерал хотел этой войны. Так что вы можете спускаться к нам, ничего не боясь; те, кто спустятся, сохранят свою жизнь.
Часть армии снова поверила словам этого человека и сдалась.
Другая часть осталась там, где была, и с наступлением ночи, не имея больше командира, рассеялась по горам.
По отдельности им было легче спастись.
Из них пятнадцать сотен, а может, две тысячи снова смогли достичь границы; из тех же, кто сдался, больше не видели ни одного: всех их перерезали парфяне.
«Говорят, – пишет Плутарх, – что погибло здесь двадцать тысяч, а десять тысяч взяли пленными». Но поскольку пленников никто больше не видел, их можно внести в число убитых.
Перейдем же теперь к эпилогу этой ужасающей трагедии, на которой мы, быть может, задержались чересчур долго, не считая возможным пройти мимо ее драматической и, главное, философской стороны.
Пока все эти события разворачивались неподалеку от Карр, в Месопотамии, царь Ород заключил мир с армянином Артабазом. Одним из условий мирного договора был брак сестры Артабаза с Пакором, сыном Орода. Так что когда в Месопотамии убивали римлян и галлов, в столице Армении был праздник.
Торжества, устроенные по поводу свадьбы парфянского князя и армянской царевны, состояли главным образом в сценических представлениях старинного греческого театра; поскольку Ород, хоть и был варваром, говорил немного по-латыни и очень хорошо – по-гречески, тогда как Артабаз был не только царем, но и драматическим актером; как царь, он создавал историю, а как драматический актер – трагедии.
Так что однажды вечером, когда предназначенные для пиршества столы были уже убраны, и когда трагический актер Ясон из карийского города Траллы исполнял, к великому удовольствию зрителей, роль Агавы в «Вакханках» Эврипида, в двери дворца постучали.
Артабаз приказал выяснить, кто стучал. Один из офицеров вышел и через мгновение вернулся, говоря, что это прибыл парфянский воевода по имени Силлак, который принес царю Ороду хорошие новости из Месопотамии. Царь Ород знал Силлака как одного из приближенных сурены; кроме того, Силлак был одним из вельмож его империи. С одобрения царя Артабаза он приказал ввести Силлака.
