Георг Эберс - Клеопатра
После нападения, подробности которого, впрочем, она не видела, так как от ужаса закрыла глаза, она вернулась домой с раненым Дионом.
Дома врач перевязал ему рану, а тем временем она и Береника приготовили для него свою спальню.
Барина не отходила от его ложа.
Тотчас по возвращении она переоделась и, зная его любовь к изящному, обратила серьезное внимание на свой туалет. Барина надела браслет, подарок Антония, и простое белое платье, так как некоторое время тому назад он заметил, что этот костюм больше всего идет к ней. И не раскаялась, потому что видела, с каким удовольствием его глаза смотрят на нее.
Врач запретил ему говорить и велел побольше спать, поэтому она только пожимала ему руку и шептала слова любви и ободрения каждый раз, как он просыпался.
Так проводила она долгие часы у его ложа, отходя только на минуту, чтобы налить лекарство или позвать мать перевязать раны.
Береника предложила сменить ее, просила пойти отдохнуть, но Барина наотрез отказалась и осталась у постели раненого. Около двух часов пополуночи раздался сильный стук у ворот. Береника только что сняла повязку с раны, поэтому Барина сама пошла в атриум разбудить привратника.
Старик не спал и уже отворил ворота. Барина отшатнулась с легким криком, узнав в первом из тех, кто вошел в зал, Алексаса. За ним следовала Ира, закутанная в покрывало, так как буря еще не прекратилась. Последним был служитель с фонарем, сопровождавший их.
Сириец церемонно поклонился Барине, но Ира, не удостоив ее приветствия, передала приказ царицы и громко прочла письмо, написанное на восковой дощечке.
Когда Барина, побледнев и едва владея собой, попросила дать ей время приготовиться к отъезду и проститься с матерью, Ира вместо ответа велела привратнику подать госпоже плащ.
Старик удалился, дрожа от волнения, а Ира осведомилась, здесь ли еще Дион. Барина, которой этот вопрос вернул самообладание, гордо отвечала, что приказ царицы не дает им права допрашивать ее в собственном доме.
Ира пожала плечами и обратилась к Алексасу:
— В самом деле, я напрасно спрашивала. Кто принимает в своем доме столько мужчин всех возрастов, тому, конечно, некогда думать о ком-то одном.
Молчание не прерывалось до тех пор, пока вместо привратника не явилась Береника с плащом, накинула его на плечи дочери и прошептала ей едва внятным от волнения голосом несколько успокоительных слов. Но Ира перебила ее, приказав Барине следовать за ними.
Мать и дочь обнялись и простились, затем повозка помчала оклеветанную женщину сквозь бурю и дождь на Лохиаду.
Во время дороги не было сказано ни слова, только во дворце Ира еще раз обратилась к Барине, но та ответила, что ей не о чем разговаривать с ней. Она с трудом сдерживала желание высказать своей сопернице все, что думает об ее трусливой жестокости, в особенности после того, как Алексас расхохотался в ответ на какое-то замечание Иры.
Волнение Барины должно было найти какой-нибудь выход, и, несмотря на все ее усилия сохранить самообладание, крупные слезы покатились по щекам.
Они тут же были замечены Ирой и послужили мишенью для ее остроумия; но на этот раз она не нашла сочувствия в сирийце; он не только не улыбнулся на насмешливое замечание, но отвечал с упреком — так по крайней мере показалось Барине. На что Ира только презрительно пожала плечами.
Барина давно заметила, что мать второпях накинула на нее свой плащ, и даже это обстоятельство вызвало насмешки спутницы.
Впрочем, под ее наглостью скрывалось злобное чувство. Веселость, которую возбудил в ней плащ соперницы, имела серьезное основание. Серый, дурно сидевший плащ уродовал Барину; в таком костюме красота ее много проигрывала в сравнении с Клеопатрой, для которой Ира приготовила великолепную пурпурную мантию, расшитую черными и золотыми драконами и грифами. Комната, где они сидели, была так холодна, что обойтись без плаща нечего было и думать.
И все-таки ожидания Иры не сбылись. После заседания к ним явился служитель и объявил, что царица находит этот зал неудобным для приема, и провел их в другую, хорошо натопленную комнату.
Ира не знала, почему Клеопатра изменила свое решение. Во всяком случае это было ей не по нутру. Лицо ее приняло мрачное, угрожающее выражение, когда Барина сняла плащ и платок с головы и осталась в простом, но изящном белом платье. Золотистые кудри, обрамлявшие ее прекрасную головку, придавали ей почти детское выражение, и, глядя на нее, Ира испытывала такое чувство, точно ее и Клеопатру перехитрили.
В полутемном атриуме дома Береники она заметила только, что на Барине надето что-то белое. «Если это ночное платье, тем лучше», — подумала она. Но оказалось, что костюм Барины годился хоть для праздника Исиды. Трудно было придумать что-нибудь более изящное и скромное! И неужели эта тщеславная женщина не снимает драгоценностей даже на ночь? По крайней мере рука ее была украшена браслетом.
Красота Клеопатры была для Иры как бы своей собственной. Она раздражалась при мысли, что другая женщина может превзойти царицу хотя бы в той или другой черте, и, видя, что Барина может сравняться с ней во многом, возмутилась до глубины души.
С тех пор как она убедилась, что по милости Барины ей нечего и думать о Дионе, она возненавидела молодую женщину. Сознание своего недостойного поведения относительно Барины еще усиливало это враждебное чувство. Если бы она знала, что скрывает под плащом соперница, она бы нашла способ подгадить ей. Но теперь приходилось оставить все как есть, потому что к ним подошла Хармиона.
«Впрочем, времени еще много, — думала Ира, — и если не теперь, то позднее удастся погубить Барину».
Для этого она не нуждалась в содействии Хармионы, своей верной подруги и товарки. Но что с ней случилось? Ире показалось, что в глазах ее мелькнуло странное, неприязненное выражение, какого она никогда не замечала раньше. Что это значит? Неужели и тут виновата певица?
Это враждебное настроение старой подруги насторожило Иру. Коли так, то она в ней не нуждается. Конечно, отец Барины, Леонакс, был близок сердцу Хармионы, но из этого вовсе не следует, что она должна покровительствовать женщине, отбившей у ее племянницы любимого человека.
Хармиона в самом деле только что говорила с братом по поводу Барины, а во дворце узнала, что молодую женщину привезли ночью, и тотчас сообразила, что ей, и без того испытавшей столько радостных и горьких потрясений, готовится какая-то новая беда. С этими мыслями она явилась в приемную, и ее добродушное, уже немолодое, обрамленное седыми волосами лицо обрадовало Барину, как желанный берег гибнущих пловцов.
Волнение разом улеглось; она бросилась навстречу сестре своего друга, как огорченный ребенок к матери, и Хармиона сразу поняла, что творится у нее в душе.
