Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
Мессир Бонифаций:
— Но вам ведь ненавистен этот узурпатор. Он ужасно относится к венецианцам. В девяносто пятом он подбил жителей Пизы напасть на венецианцев. Он обложил венецианские товары немыслимой пошлиной…
Дандоло:
— Все это я знаю. Мне самому не нравится нынешний правитель. Но в Константинополе проживают тысячи венецианцев, над ними нависнет опасность. Если переворот, который вы предлагаете совершить, окажется непопулярным, тогда и всем нашим торговым договорам конец. Так что не считайте, что я с вами.
Наступило неловкое молчание.
Мессир Бонифаций:
— Чем мы можем вас привлечь, чтобы вы были с нами?
Дандоло ответил не задумываясь, и я понял, что он обдумывал этот вариант, как только стало ясно, к чему клонит Бонифаций.
— Во-первых, мы должны определить, как оценивать выплату, ибо серебряная марка стоит четыре византийские монеты. Мы не согласны, получить награду в византийских деньгах, счет должен идти на чистое серебро.
— Принято, — подал голос германский посол.
— И что более важно, — продолжал Дандоло, — мы должны совершенно ясно объяснить как нашим людям, так и горожанам, что выступаем не против самого города, а только против его правителя. Алексея должны принять радостно, его возвращение и восхождение на трон должно восприниматься как благо для города. В Византии всегда было популярно цареубийство. Если его восстановить на троне силой, этаким новым тираном, он не усидит на нем даже до вечера. И тогда он не сумеет расплатиться с нами, как обещал, и все торговые начинания окажутся под угрозой. Все должно пройти так, чтобы жители восприняли нас освободителями, а не захватчиками.
Я проникся к этому человеку теплым чувством, когда услышал его слова, и сказал:
— Такой поворот мне нравится, мессир. Будь это наша миссия, я бы не только исполнил свой долг, но и был бы счастлив его исполнить. Так и скажу своим соратникам.
Мессир Бонифаций, окончательно успокоившись, снова сел рядом со мной и ласково положил руку мне на плечо.
— Спасибо тебе, сынок. Я надеялся, что ты меня не подведешь, а потому заранее продумал, как выразить мою благодарность.
Я:
— Мне не нужен подкуп, мессир, чтобы исполнить свой долг.
Мессир Бонифаций:
— Конечно, конечно. Но не лишай меня удовольствия оказать тебе милость. Наш договор остается в силе, Дандоло?
На морщинистом лице Дандоло промелькнуло понимание.
— Так вот для чего вам понадобилось мое посредничество? Если бы я знал, то лично подкупил бы Грегора…
Мессир Бонифаций:
— Это не подкуп!
— Разумеется, — сказал Дандоло, но мне показалось, что он говорил с сарказмом. — Это всего лишь милость. Прошу вас, мессир, окажите свою милость, поведайте о ней Грегору.
Мессиру Бонифацию понадобилась минута, чтобы прийти в себя от грубости мессира Дандоло, а потом он сказал мне:
— Грегор, твоя подопечная свободна.
Я онемел от изумления, поэтому он повторил с ударением на каждом слове:
— Твоя подопечная. При посредничестве дожа Барцицца отказался от своих притязаний на принцессу.
У меня перехватило дыхание. Бонифаций сочувственно улыбался. Тут я обратил внимание, что музыкант перестал играть.
Бонифаций:
— Не волнуйся, Грегор, тебе ничего не будет за то, что ты скрывал ее. О принцессе я узнал от епископа Конрада. Признаюсь, меня обидело, что ты не доверился мне. Но ничего. В конце концов, я отец твоей жены. Вопрос решен. Твоя любовница свободна от Барциццы и других напастей.
— Погоди-погоди, какие такие греки? — удивился Отто. — Мне казалось, мы говорим о византийцах.
День выдался на редкость солнечным, невероятно теплым для января, и дверь на кухню мы оставили открытой, чтобы впустить свет и тепло. Мы все отдыхали после полуденной трапезы — все, кроме Грегора, который успел пообедать с германскими посланниками. Джамиля и Лилиана прибирались на кухне. Оруженосцы начищали серебряные статуэтки из походного алтаря Грегора. Отто чинил свои кожаные тренировочные доспехи. А я сидел, привалившись спиной к скатанному тюфяку, и упражнялся в игре на лютне. Рука по-прежнему была на перевязи. Я играл пальцами, а не плектром, но за прошедшие два месяца, даже меньше, довольно неплохо освоил этот инструмент. Настолько неплохо, что меня иногда нанимал домоправитель Бонифация, чтобы я играл его хозяину. Ну и разумеется, приходилось играть во дворце дожа.
— Греки, византийцы, константинопольцы — все одно, — повторила Джамиля.
— Ты уверена? Может быть, Бонифаций хочет натравить нас на греков и пытается при этом заставить нас думать, что они византийцы. Он на такое способен, — сказал Отто.
— В просторечии говорят «греки или византийцы», подразумевая один и тот же народ, — вновь растолковала Джамиля.
— Значит, мы держим курс на Грецию? — спросил я, взяв несколько аккордов греческой песни.
— Нет, мы держим курс на Константинополь, столицу Византии.
— И там полно греков? — изображая недоверие, уточнил я.
— Мы просто их так называем, — ответил Отто, внезапно превратившись в знатока.
— Кстати, у них это считается позором, — заметила Джамиля, убирая кухонные ножи. — Хотя не понимаю, что такого оскорбительного, если тебя называют в честь второго величайшего народа древнего мира.
— Второго после кого? — спросил я.
— После римлян, конечно, — ответил Отто.
— Нет, — произнесла иудейка с улыбкой превосходства и начала напевать мелодию, под которую обычно исполняла библейскую «Песнь песней».
— А, ее тайная страсть! — объявил я и подыграл Джамиле на лютне. — И как же тогда эти греки-византийцы-константзасранцы называют нас?
— Мои детские воспоминания подсказывают, что лучше вам этого не знать, — сказала Джамиля. — Они не очень благоволят к тем, кто живет на Западе.
— Какая разница, как они нас называют! — вступила в разговор Лилиана. — Мы сами для себя придумали столько названий, что порой не понятно, о ком мы говорим — о себе или о ком-то другом. Мы и пилигримы, и воины, и крестоносцы, и служители креста, иногда мы армия, а иногда — флот. А кроме того, мы французы, франки и латиняне, несмотря на то что ни один в этом доме не принадлежит к этим народам, а половина армии на самом деле фламандцы!
— Думаю, мы французы и франки, а еще — пилигримы и воины, чтобы не путать нас с венецианцами, — сказал Отто, продолжая работать у открытого окна. — Если же брать нас вместе с венецианцами, то мы — латиняне, чтобы отличаться от греков и сарацинов.
— Которые на самом деле византийцы и сирийцы, — подвел черту я.
— Но половина сирийцев на самом деле турки, — добавила Джамиля почти виновато.
— Знаете, пока есть четкое разделение между нами и ими, неважно, какими названиями пользоваться, — сказал я, подскочив на месте и выпрямившись, так как в кухню вошел Грегор, а никто его не заметил. — Мы просто болтаем. — Я взял низкий аккорд, а остальные чуть ли не с виноватым видом принялись кланяться хозяину.
Грегор, глядя на меня, расстегнул пояс, на котором висел меч, и передал его старику Ричарду, а тот пошел к лестнице, чтобы унести хозяйские вещи.
— Ты безумец, — сказал Грегор.
— Твой тесть оказался симпатичным, мне он помнился другим, — сказал я.
Грегор оглядел всю компанию.
— Знаете, что он натворил?
— Да, — сказал Отто, но Грегор был так расстроен, что, не заметив, продолжил:
— Бритт пробрался во дворец Дандоло под видом менестреля и просидел там в зале во время секретного…
— Он успел нам рассказать, — сообщил Отто.
— Еще бы не успел! — буркнул Грегор.
— Я играл для Бонифация всю неделю, — весело признался я.
— И он тебя не узнал? — встревожился Грегор.
— После короткой встречи трехмесячной давности, в сумерках, когда я выглядел как Иоанн Креститель? Как ни странно, не узнал.
Грегор заморгал.
— Что, по-твоему, ты делаешь?
— Наблюдаю, как развиваются события, — ответил я чуть веселее, чем хотелось бы. — Не доверяю ему. Хотя, конечно, я не доверяю любому, кто у власти, — это дело принципа, ничего личного.
Грегор оглядел комнату, словно искал какой-то предмет, способный помочь ему справиться со мной. Наконец ему показалось, что таким предметом может стать Джамиля.
— Неужели нельзя было отговорить его от этого? — обратился он к ней так, словно они были моими родителями, а я трудным ребенком.
— По правде говоря, господин, думаю, что это была отличная мысль, — сказала она.
Грегор возмущенно взвыл.
— Мне кажется, Бонифаций решительно настроен пойти на Константинополь, даже если Папа запретит, — объявил я. — Хотелось бы убедиться в своей правоте. Он, конечно, меня вычислит, но, пока суд да дело, успею кое-что разведать.
