Владимир Бутенко - Державы верные сыны
3
…И даже на третий день Святой недели весь Черкасский городок шумел от уличного веселья, гульбищ и девичьих хороводов! Хмельные казаки и парни не упускали случая похристосоваться с казачками-красавицами, кои уже не затворничали по куреням, благодаря послаблениям при атамане Ефремове, а смело собирались в кружки на улицах, пели и вели любезные беседы.
Три старшинских жены – Авдотья Гревцова, Василиса Иловайская и Матрена Аксаева, да урядничья супружница Ремезова Устинья праздновали Пасху в гревцовском палисаде, под цветущими яблонями. Не просто теплым, а по-летнему жарким выдался этот день конца апреля. Хотелось богачкам похвастать нарядами, надеть дорогие кубелеки да расшитые кавраки, да собольи шапочки с жемчужной вышивкой, да сверху на груди – перла, унизанные жемчугом. Куда и носить красоту этакую, как не на праздники! Ан нет. Лето наступило! Явилось нежданно-негаданно, высушило землю, поторопило с цветением сады, до срока подняло выгонки трав, взметнуло всходы «пашенички», посеянной бабами на окрестных полях. Так что пришлось старшинским женам довольствоваться мудреными рубахами: шелковыми поверху, рукава и оплечья – из парчи, а низ, от пояса до подола, из полотна, расшитого серебром.
Устинья надела-таки кубелек, он был украшен под мышками узорными ластавками и выглядел вполне прилично, а под испод – атласные шаровары, такие же, как и у других прочих. Различались они только цветом. У Авдотьи – синие, у Василисы – красные, у Матрены и у нее – бирюзовые. Сафьянные туфли казачки сняли, усевшись на большой персидский ковер, остались в мягких ичитках, простроченных у кого серебром, у кого мишурой. А на головах, точно короны, отливали парчовые повойники.
Станичницы, проводив мужей на атаманскую охоту к кургану «Двух братьев», бражничали. Авдотья, невысокая, кубастенькая, с улыбочкой, когда надо подольститься, и с высокомерной гримасой, когда требовалось себя возвеличить, не случайно собрала в этот день приятельниц. Приспичило ее двадцатилетнему дитятке Никите, оставленному, благодаря отцу, в призывном резерве, жениться. Что ни день изводил он требованием засылать сватов к Ремезовым, уговорить урядника отдать за него Марфушу. А как лезть в их курень, коли Илья Денисович отказ дал? С пустого поля урожай не снимешь. Надобно посеять что-то, позаботиться. Вот и подгадала Авдотья к светлому праздничку! И сама повеселится, и со сметливыми бабами побалакает, и Устинью, глядишь, задобрит, на свою сторону перетянет.
Ясырка, турчанка-пленница Джана, уже дважды бегала в питейную лавку за медом. Был он золотист, сладок и шибко хмелен. Но на свежем воздушке да за нескончаемыми разговорами хмель не замечался. Только на душе становилось веселей! Временами набожная Василиса затягивала духовные стихиры и ей, со строгими лицами, подтягивали остальные. А потом, наблюдая, как ясырка хлопочет за их праздничным «столом», то и дело принося кушанья, опять пускали серебряную кружку с медом по кругу. А яств на ковре было не счесть: и круглики, славные пироги с рубленым мясом и перепелками, и студень, и лизни, свиные языки, приправленные солеными в кадушках огурцами, и лопатка дикой свиньи в разваре, и соленое мясо журавля, – всё на разных блюдах. После холодных закусок подала Джана им в расписных деревянных мисках похлебку из курицы, сваренной с сарацинским пшеном и изюмом. На что Василиса, длинная и худосочная, и та попросила добавки. А после этого угощенья – новое, особенно любимое самой хозяйкой: ягненок, зажаренный на костре. Начинен он был смесью разных каш, густо нашпигован чесноком, и за десять шагов, прежде чем слуга с соседским мальчишкой успели донести его до гостей, почувствовался такой изысканный и пряный аромат, что казачки ахнули!
– Рада я, бабоньки, радешенька, что встрелись нонеча и вместе порадовались Светлому Христову воскресенью! – решив, что гостьюшки запьянели, пошла Авдотья в наступление. – И денек хорош, и…
– И казак пригож! – окончила не к месту сказанную поговорку Василиса, отрывая от журавлиной лодыжки тяж мяса. – Казак у тебя, Микит, красивый парубок! За него кто хошь девку выдаст. Не выбрал ишо?
– Ох, и не спрашивай! – отмахнулась хозяйка ручкой, с дорогим браслетом на запястье, – билезикой из бриллиантового фермуара. – Одни сами зазывают да намекают, а иные прочие… Кто их, девок, распознает. Рази ж мы могли при своей молодости с парнями на улицах пересмешничать. А теперича – им полная воля!
– Данилка Ефремов, атаман предбывший, разврату в Черкасск напустил! – сердито воскликнула Василиса, тыча жилистой рукой. – Супостат! У нас в семье пятеро дочерей, а я им поблажки не даю! К дому приучаю. Вот старшую свою отдала за племянника Грекова, а теперича одни благодарности от сватов слухаю…
– Хороша у тебя и Елизаветка, – заметила урядничья жена, поняв в чей огород бросают камни подруги. – Самая пара для Никитки!
Хозяйка мелко заморгала подведенными сурьмой глазками, скривила лицо, но удержалась, чтобы не сболтнуть лишнее.
– Вот и сватай за нее своего Леонтия! – подхватила Матрена, красивая грудастая молодайка, вышедшая после вдовства второй раз замуж за старого войскового старшину. – Детям кто счастье сыщет, как не мы сами. Степе моему тринадцатый год пошел, а он уже на войну с турками собирается. Дитё думает, там из деревянных ружей палят! Отца сразили треклятые, а он мстить рвется, спасу нет.
– Мой Леонтюшка какой месяц уже на войне, – пожаловалась Устинья, вздохнув. – В сотниках служит! В отца весь…
– Давайте, милые, за детей наших приложимся, – прочувствованно проговорила хозяйка, подливая в кружку меда из высокой ендовы. – Ради них стараемся и живем!
Авдотья отхлебнула и вручила кружку Василисе. Та, запьянев, долго в нее смотрела, хмуря длинное узкое лицо, – и всласть припала к серебряному сосуду! Затем, крякнув, передала Устинье, которая только подержала его в крепкой небольшой ладони и подала повеселевшей Матрене. Красавица улыбнулась и сделала всего глоточек, исподволь заметив, что по их закоулку гуляючи шагает бравый черноволосый казак Нефёдов, в последний месяц приударяющий за ней. Вчера, перестрев у колодца, так похристосовался, греховодник, что губы заныли… Он, видимо, узнал у кого-то, где присуха, и с умыслом огинался поблизости. Потянуло Матрену к нему, но, боясь подозрений приятельниц, решила чуток повременить…
– Глядите, как моя чиберка[34] ожерелок на рубахе выстрочила разводами, – хвалилась Авдотья, наклонившись и показывая узор гостьям. – Она из татарок, такой швеи в Черкасске больше нет!
