Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)
Филипп сидел у огня. Служанка, отправившаяся за доктором в Версаль, забыла запереть ставни, и свет от лампы и даже отблески пламени из камина мягко ложились на снег, засы́павший садовые дорожки с наступлением первых холодов.
Филипп выждал, когда Андре начала успокаиваться, и без всяких предисловий спросил:
— Дорогая сестра, ты, наконец, приняла решение?
— Относительно чего? — через силу улыбнувшись, спросила Андре.
— Относительно… твоего будущего ребенка.
Андре вздрогнула.
— Приближается критический момент, — продолжал Филипп.
— О Боже!
— Я не удивлюсь, если завтра…
— Завтра?
— Даже, может быть, сегодня, дорогая.
Андре так сильно побледнела, что Филипп в испуге взял ее за руку и осыпал поцелуями.
Андре пришла в себя.
— Брат! — сказала она. — Я не буду с тобой хитрить — это унизительно. Лицемерие — это прибежище низких душ. Представления о добре и зле смешались для меня. Я не знаю, что такое зло с тех пор, как усомнилась в том, что есть добро. Так не суди меня строже, чем принято судить безумную. Впрочем, возможно, ты отнесешься серьезно к мыслям, которые я попытаюсь изложить; готова поклясться, что они прекрасно выражают мои теперешние чувства.
— Что бы ты ни сказала, Андре, что бы ты ни сделала, ты всегда будешь для меня самой дорогой и любимой на свете.
— Благодарю тебя, мой единственный друг. Смею надеяться, что окажусь достойной того, что ты мне обещаешь. Я жду ребенка, Филипп. Богу было угодно, — так я, по крайней мере, представляю это себе, — покраснев, прибавила она, — чтобы материнство было для женщины состоянием, сходным с образованием плода у растений. Плод — следствие цветения, когда растение готовится, преображается… Для женщины такое цветение, как я это понимаю, — любовь.
— Ты права, Андре.
— А я, — с живостью продолжала Андре, — не успела ни подготовиться, ни измениться. Я аномалия. Мне не дано было познать ни любви, ни желаний. Я столь же чиста сердцем и помыслами, как и телом… И тем не менее… печальное превращение!.. Бог посылает мне то, чего я не желала, о чем даже и не мечтала… Почему тогда он не посылает плодов дереву, которому суждено остаться бесплодным?.. Откуда возьмутся во мне чувства, инстинкты? Где мне взять на это силы?.. Женщина, в муках дающая жизнь своему ребенку, знает, ради чего она терпит эти муки; я же ничего не знаю, я трепещу от одной мысли об этом, я подхожу ко дню родов словно к эшафоту… Филипп, Бог меня проклял!..
— Андре, сестра моя!
— Филипп, — горячо продолжала она, — я испытываю ненависть к моему будущему ребенку!.. Да, я его ненавижу! Я буду помнить всю жизнь — если мне суждено жить, Филипп, — тот день, когда внутри меня впервые шевельнулся мой смертельный враг, которого я ношу под сердцем. Я до сих пор не могу без дрожи вспомнить столь дорогое каждой матери, а для меня ненавистное первое движение ребенка; я сгораю от ненависти, и хула готова сорваться с моих дотоле невинных губ. Филипп, я дурная мать! Филипп, на мне Божье проклятие!
— Во имя Неба, Андре, успокойся! Не губи свою душу. Этот ребенок — плоть от твоей плоти, я люблю этого ребенка, потому что он твой.
— Ты его любишь? — вскричала она, побледнев от гнева. — Как ты смеешь говорить это мне, как ты можешь любить мое и свое бесчестье? Ты посмел сказать, что любишь вечное напоминание о преступлении, отпрыска подлого преступника!.. Я тебе уже сказала, Филипп, без страха и лицемерия: я ненавижу ребенка, я о нем не просила! Я питаю к нему отвращение, потому что он, возможно, будет похож на своего отца… Отца!.. Я умру когда-нибудь от одного этого слова!.. Боже мой! — вскрикнула она, бросившись на колени. — Я не могу убить ребенка при его рождении, потому что ты, Господи, дал ему жизнь… Я не могла лишить себя жизни, пока вынашивала его, потому что самоубийство запрещено наравне с убийством. Господи! Прошу тебя, молю тебя, заклинаю тебя, если ты есть, Боже правый, если ты заступник сирых на земле, если ты не хочешь, чтобы я умерла от отчаяния, живя в позоре и в слезах, Боже мой, прибери этого ребенка! Господи, убей его! Господи, избавь меня от него, отомсти за меня!
Она в исступлении стала биться головой о мраморный наличник, вырываясь из рук Филиппа, несмотря на все его усилия.
Внезапно дверь распахнулась: вернулась служанка в сопровождении доктора; ему оказалось достаточно одного взгляда, чтобы понять, что произошло.
— Сударыня! — заговорил он присущим лекарям спокойным тоном, который одних принуждает к смирению, других — к повиновению. — Сударыня! Не надо преувеличивать страданий, с которыми сопряжен тот труд, что начнется для вас с минуты на минуту… Приготовьте все то, о чем я вам рассказал дорогой, — обратился он к служанке. — А вы, — сказал он Филиппу, — будьте благоразумнее, чем ваша сестра, и вместо того, чтобы разделять ее страхи или слабости, помогите мне ее успокоить!
Андре, пристыженная, встала. Филипп усадил ее в кресло.
Больная покраснела, изогнулась от боли, вцепившись в бахрому на кресле, и из ее посиневших губ вырвался первый крик.
— Ее страдание, сотрясение и ярость ускорили начало схваток, — пояснил доктор. — Идите к себе, господин де Таверне и… мужайтесь!
С затрепетавшим сердцем Филипп бросился к Андре; она все слышала и дрожала от страха; несмотря на боль, она приподнялась и обеими руками обхватила брата за шею.
Она прижалась к нему, прильнула губами к его холодной щеке и прошептала:
— Прощай! Прощай! Прощай!
— Доктор! Доктор! — в отчаянии вскричал Филипп. — Вы слышите?..
Доктор Луи вежливо, но настойчиво развел двух несчастных: Андре снова усадил в кресло, Филиппа проводил в его комнату — потом запер на задвижку дверь, соединявшую комнату Филиппа с комнатой Андре, задернул занавески, прикрыл другие двери. Так он словно решил похоронить в этой комнате тайну, что должна была возникнуть между ним и женщиной, между Богом и ими обоими.
В три часа ночи доктор распахнул дверь, за которой плакал и молился Филипп.
— У вашей сестры родился мальчик, — объявил он.
Филипп всплеснул руками.
— Не ходите к ней, — сказал доктор, — она спит.
— Спит… Доктор! Неужели она и вправду спит?
— Если бы дело обстояло иначе, я бы вам сказал: «У вашей сестры родился мальчик, но она умерла от родов…» Да вы сами можете увидеть.
Филипп просунул голову в дверь.
— Послушайте, как она дышит…
— Да! Да! — прошептал Филипп, обнимая доктора.
— А теперь, как вы знаете, мы уговорились с кормилицей. Проходя сегодня по улице Пуэн-дю-Жур, где живет эта женщина, я дал ей знать, чтобы она была готова… Однако только вы можете привезти ее сюда, меня там не должны видеть… Пока ваша сестра спит, поезжайте за ней в моей карете.
