Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)
— Должно быть, кормилица оставила открытыми дверь или окно. Посмотрите, Маргарита, посмотрите… Ребенок может озябнуть…
Маргарита направилась в соседнюю комнату.
— Я его укрою, госпожа, — пообещала она.
— Нет… нет! — отрывисто едва внятно пробормотала Андре прерывающимся голосом. — Принесите его сюда.
Маргарита застыла посреди комнаты.
— Господин Филипп велел положить ребенка там… — мягко возразила она. — Верно, он боялся, что маленький может вам помешать или что вы разволнуетесь.
— Принесите мне моего ребенка! — приказала молодая мать, готовая взорваться: на ее глазах, остававшихся сухими даже во время родов, заблестели слезы, от которых, наверное, улыбнулись на небесах добрые ангелы, охраняющие маленьких детей.
Маргарита бросилась исполнять приказание. Андре сидела в кровати, закрыв лицо руками.
Служанка вернулась с выражением недоумения на лице.
— Что такое? — спросила Андре.
— Госпожа!.. Кто-то туда заходил?
— Что значит «кто-то»?.. Кто?
— Ребенка там нет, госпожа!
— Я слышала недавно шум, шаги… Должно быть, пока вы спали, приходила кормилица… Наверное, она не хотела вас будить… А где мой брат? Сходите к нему в комнату.
Маргарита поспешила в комнату Филиппа. И там никого!
— Странно! — заметила Андре; сердце ее сильно билось. — Неужели брат мог уйти, не заходя ко мне?..
— Госпожа!.. — вскрикнула служанка.
— Что такое?
— Входная дверь отворяется!
— Бегите скорее, посмотрите, кто там?
— Это вернулся господин Филипп… Входите, сударь, входите!
Это действительно вернулся Филипп. Из-за его спины выглядывала крестьянка, закутанная в длинную накидку из грубой шерсти в полоску. Она улыбалась любезно, как нанимаемая прислуга всегда улыбается новым хозяевам.
— А вот и я, сестра! — сказал Филипп, входя в комнату.
— Бедный мой брат! Сколько я тебе причиняю хлопот, огорчений! A-а, вот и кормилица… Я так боялась, что она ушла.
— Ушла?.. Да она только что приехала.
— Ты хотел сказать «вернулась»? Да нет, я ясно слышала, как она недавно входила, несмотря на то что она шла крадучись…
— Я не понимаю, о чем ты сестра. Никто…
— Спасибо, Филипп, — перебила его Андре, притягивая брата к себе и старательно выговаривая каждое слово. — Спасибо тебе за то, что ты так предусмотрителен и не захотел отдавать кормилице ребенка, не дав мне на него посмотреть… поцеловать!.. Филипп, ты знаешь мое сердце… Да, да, можешь быть спокоен, я буду любить своего малыша.
Филипп схватил руку Андре и осыпал ее поцелуями.
— Прикажи кормилице дать мне ребенка… — прибавила молодая мать.
— Сударь! — возразила служанка. — Вы отлично знаете, что ребенка здесь нет.
— Что? Что вы говорите? — заволновался Филипп.
Андре в ужасе посмотрела на брата.
Молодой человек бросился к кровати служанки; никого на ней не обнаружив, он издал душераздирающий крик.
Андре следила за братом в зеркале. Она увидела, как он побледнел и уронил руки, и почти догадалась, что произошло. Словно отвечая на его крик, она глубоко вздохнула и упала без чувств на подушку. Филипп не ожидал ни нового несчастья, ни такого неизбывного горя. Он призвал на помощь все свои силы и ласками, утешениями, слезами вернул Андре к жизни.
— Мое дитя! — шептала Андре. — Мое дитя…
«Надо спасать мать», — сказал себе Филипп.
И он обратился к Андре:
— Сестра, сестричка, мы все, кажется, сошли с ума; мы совсем забыли, что наш милый доктор унес ребенка с собой.
— Доктор? — с сомнением и душевной болью прошептала Андре, но в ее сердце зашевелилась надежда.
— Ну да, ну да… Ах, здесь не мудрено потерять голову!
— Филипп, ты можешь поклясться?..
— Дорогая сестра, ты не более благоразумна, нежели я… Как, ты думаешь, этот ребенок… мог исчезнуть?
И он рассмеялся, окончательно убедив кормилицу и служанку.
Андре оживилась.
— Однако я слышала… — не сдавалась она.
— Что?
— Шаги…
Филипп вздрогнул.
— Это невозможно! Ты спала.
— Нет, нет! Я уже проснулась, я слышала!.. Я слышала!..
— Ну, значит, ты слышала, как приходил наш милый доктор, он вернулся после моего ухода, потому что здоровье маленького вызывало у него беспокойство, вот он, должно быть, и решил забрать его с собой… Он, кстати, говорил об этом.
— Ты меня успокоил.
— Ну еще бы! Это все так просто объясняется!
— В таком случае, что здесь делаю я? — поинтересовалась кормилица.
— Верно… Доктор ждет вас в вашем доме…
— О!
— Значит, у себя дома. Ну вот… а Маргарита так крепко спала, что не слышала ничего из того, что говорил ей доктор… или доктор не пожелал ей ничего говорить.
Оправившись после страшного потрясения, Андре легла в постель.
Филипп проводил кормилицу и дал указания служанке.
Он взял лампу и тщательно осмотрел входную дверь, затем обнаружил, что садовая калитка незаперта, и увидел на снегу свежие следы, которые вели от дома к калитке.
— Мужские следы!.. — вскричал он. — Ребенок похищен… Беда! Беда!
CLIX
ДЕРЕВНЯ АРАМОН
Следы, отпечатавшиеся на снегу, принадлежали Жильберу. Со времени своей последней встречи с Бальзамо он неустанно следил за павильоном и готовился к мести.
Все удалось ему без особого труда. Он был так ловок, что сладкими речами и услужливостью втерся в дом философа и даже был обласкан женой Руссо. Средство было простое: из тридцати су, ежедневно выплачиваемых философом своему переписчику, бережливый Жильбер трижды в неделю откладывал по ливру и покупал Терезе какую-нибудь мелочь.
То это была ленточка на чепец, то сладости, то бутылка вина или ликера. А эта милая дама, чувствительная ко всему, что касалось ее вкусов или мелкого тщеславия, нуждалась в восхищенных возгласах, которые вырывались за столом у Жильбера, расхваливавшего кулинарные таланты хозяйки дома.
Да, женевскому философу удалось добиться того, чтобы его подопечный столовался у Терезы. Таким образом, последние два месяца облагодетельствованный Жильбер сумел скопить два луидора и присовокупить их к своему сокровищу, покоившемуся под циновкой рядом с двадцатью тысячами ливров Бальзамо.
Но какой ценой! Благодаря какому самоотречению и силе воли! Вставая с рассветом, Жильбер прежде всего выглядывал в окно, безошибочным взглядом определяя положение Андре и примечая малейшие изменения, что могли произойти в скромном и размеренном образе жизни затворницы.
Ничто не могло ускользнуть от его взгляда: ни следы от туфелек Андре на садовой дорожке, ни складки на занавесках, более или менее плотно задернутых, что, как было известно Жильберу, зависело от расположения духа его возлюбленной, ведь в те минуты, когда Андре была мрачна, она не выносила дневного света.
