Рудник «Веселый» (СИ) - Боброва Ирина

Через какое-то время устроили отдых на гладкой плите, похожей на большую льдину. Движение воздуха колебало огонек свечи и холодило разгорячённое лицо.

— Тянет здорово, Саныч, — нарушил я молчание. — Пожалуй, где-то близко выходные выработки.

— Близко-то близко, да не для нас. Это знаешь куда тянет? В большую Покровскую шахту. Её второй горизонт примерно с этим сходится, а сбойка была, но нам туда не пробраться — село всё, а понизу затоплено. Нет, наша дорога теперь направо, в Коргонский отвод… Щербаковский Новый по-другому называется. Ну, давай полезли понемногу, отдыхался я…

Щель, несмотря на зловещий вид, оказалась сравнительно легкопроходимой. Из нее мы попали в узкий ход, а дальше — в большие, правильные выработки и скоро, свернув несколько раз, поднялись метров на двенадцать выше. Потом потянулись низкие, неправильной формы, изогнутые ходы. Они неуклонно заворачивали к юго-востоку, пока не перешли в широкую галерею.

— Вот тебе и Старо-Ордынский! — обрадовался горный инженер. — Это штольня кольцом вокруг пойдёт, а из неё — орты внутрь, как колёсные спицы. Посередке большая камера — нам туда и надо… Да вот одна орта, в неё и лезем…

Низкое сводчатое отверстие хода чернело налево у пола галереи. Пришлось снова становиться на четвереньки и, испытывая острую боль в натруженных коленях, продвигаться по слегка уходящему вверх тесному ходу.

Внезапно орта кончилась, и мы вошли в бескрайний, почти круглый зал. Фонарь не светил, и мне не удалось сразу разглядеть потолок, только когда зажег свечу, увидел его изрытую подсечками поверхность на высоте больше десяти метров. Необхватные чёрные бревна столбовой крепи стояли колоннадой, подпирая своими терявшимися в темноте верхушками боковые уступы, косо сбегавшие с потолка к стенам зала. Пол был ровен и чист. Против устья орты виднелись высокие закати — штабеля оставленной в выработке бедной руды.

— Ничего себе! — воскликнул я в восторге, осматриваясь кругом. — Но как крепи уцелели здесь за двести пятьдесят лет, не понимаю?!

— Это дело немудреное. Прежде ведь лиственницами крепили. А уцелели потому, что не давило здесь. Попробуй-ка крепь — смекнёшь сразу.

Я подошёл к ближайшему чёрному столбу и тронул его пальцем. Палец уткнулся в твёрдое, как камень, дерево, попробовал царапнуть ножом — с таким же успехом можно было поцарапать камень. Присмотревшись, я заметил, что древесина окрашена местами в густо-синий, местами в зеленый цвета — значит, насквозь пропитана медными солями.

Мы расположились на отдых у штабелей руды. Усталость брала своё, но Саныч не дал долго расслабляться, встал, махнул рукой вверх — со штабелей можно было забраться на уступ стены. Выше шла узкая просечка, по которой я, упираясь в стенки спиной и ногами, забрался на второй уступ, почти под самым потолком камеры. Этот уступ, вернее карниз, был очень узок. Пришлось лечь на бок, лицом к стене, и, цепляясь пальцами за каждую мало-мальски ощутимую трещину, местами едва не подтягиваясь на руках, проползти три-четыре метра налево, к выходу доисторической трубообразной выработки. В ней я наконец-то твёрдо закрепился и втащил Поленова на веревке. Развернуться уже было нельзя, и я так полз дальше, ногами вперед. Следом, отдуваясь, полз Поленов, придерживая меня, когда я невольно сползал к нему — проклятая выработка упорно поднималась вверх, и казалось, ей не будет конца. Я уже начал было думать, что кости на моих локтях вылезли наружу, но вот ноги потеряли опору, и я лягушкой выскочил на ровный пол подземной «горницы». Гладкие стены, характерные для доисторической выработки бронзового века, имели овальные очертания, потолок поднимался куполом, а пол углублялся в виде чаши. Я увидел гладкие камни в центре, о которых по пути рассказывал Саныч. Поленов позвал меня идти дальше, и ползанье по трубообразным, узким ходам продолжилось. Мы поднимались постепенно выше и выше, в то же время неуклонно направляясь на юго-восток.

Странно было увидеть впереди голубое облачко отраженного света, сначала я подумал, что с глазами что-то, показалось. Проморгался, потом зажмурился, но пятно становилось ярче. Саныч приостановился, и я, моргая, едва не вписался в его сапог. Поднял голову: «Саныч, ты что?» Но он быстро пополз вперёд, не ответив, к столбу неяркого голубоватого света, что поднимался над квадратным отверстием в конце хода. Свесив ноги в отверстие, я скользнул в него и остановился на ступеньке верхнего вруба забоя, повернулся, второй раз проделал то же самое и очутился на твёрдой почве. Инженер поддержал меня и оба мы, торопясь и спотыкаясь, пробежали оставшиеся пятнадцать метров навстречу нарастающей яркости. Я нетерпеливо раздвинул густой кустарник у входа и, упиваясь морем свежего, теплого воздуха, ослеплённый светом до боли в глазах, не мог удержаться от радостного крика. Обернувшись к Поленову, я подумал, что суровый горщик будет смеяться надо мной. Однако и на его лице светилась счастливая улыбка, он тоже радовался.

— Куда же мы вышли? — Горы вокруг были незнакомы, вниз под склоном бежал довольно широкий ручей. — Где мы, Саныч?

— Сейчас соображу… Так, белки… Это Быструхинский шпиль. Шли по компасу. Где-то в трех километрах от нашего посёлка.

— Так значит, мы почти за восемь часов всего три километра только прошли?

— Может, и так. У нас, Яша, жёстче, чем у альпинистов — самый прямой путь всегда самый длинный.

— Яшка! Саныч! — донеслось до нас. Я оглянулся — недалеко от выхода сидел Петро и, разложив перед собой обломки камней, любовался ими. — Смотрите на мой улов! Образцы — просто песня!

— Ты… Ботаник хренов! — закричал я, кинувшись к напарнику. Схватил его за грудки и рывком поставил на ноги. — Если ты ещё раз отойдёшь от меня дальше чем на вытянутую руку, клянусь — я сам тебе башку разобью! Ты понял меня?! Понял, спрашиваю?!! — Пётр непонимающе смотрел на меня сверху вниз, очки съехали на кончик носа, но он даже не поправил их — до такой степени растерялся.

— Мужики, да вы чего, вы чего это?! — тут же втиснулся между нами Саныч. — Яш, поставь его, а? Поставь, сынок. Живой он — и слава богу!

— Я что только не передумал!!! Уже похоронил этого придурка… — Всё-таки, видимо, перенервничал: пальцы ослабели, разжались, и Ботаник мешком сел на землю. — Ты мне лучше скажи, как ты один в шахту лез? — спросил я уже спокойнее, вяло отмечая, что говорю с трудом. — Там же глубина нереальная, одному, без страховки не одолеть?

— Яков, вот ты срываешься по пустякам! Какая шахта? Куда спускался? Никуда я не спускался. Я же за вами всю дорогу шёл, вы же впереди меня с фонарём… Звал — вы не слышали, а кричать нельзя, а там такие интересные образцы попадались… ну и догнать так и не получилось. Но я сориентировался, вспомнил старые планы, ну те, Саныч, которые ты мне утром показывал… Ну и ещё когда вышел, то удивился, когда обнаружил, что вас с Санычем нет. Вроде бы несильно отстал, но потом подумал, что неизвестно, сколько с образцами возился, вы раньше меня вышли, может, и не знали, что я следом иду, в посёлок ушли. А мне надо было образцы разобрать, ну я присел и ещё с час ковырялся с ними. А тут вы… Яш, ты в порядке?

— Да ничего, знобит немного. Но это после шахты, наверное. Думал, не выберемся…

— Ну-ка Петенька, — ласково, как разговаривают с детьми или с блаженными, попросил Поленов, — покажи нам с Яшей, откуда ты вышел?

— Да вон, лаз в зарослях. Блин, ободрался весь, пока через шиповник продирался, — и Ботаник махнул рукой влево, указывая на усыпанный красными крупными ягодами кустарник — немного в стороне от того хода, из которого вылезли мы.

Фёдор Александрович нахмурился и, не говоря ни слова, пошёл туда. Я, схватив Петра за руку, потянул за собой.

— Да вы идите, я тут пока с образцами разберусь, — попытался отмахнуться Петро, но я был категоричен:

— Слушай, Ботаник, больше я тебя ни на шаг не отпущу! Особенно в этих местах. Так что запомни своей умной башкой — чтобы всегда рядом был! Сгребай свой мусор в сумку. — Пётр хотел возразить, видимо, столь пренебрежительное отношение к его «добыче» не понравилось, но, как-то серьёзно посмотрел на меня и передумал — в кои-то веки промолчал, собрал камни в сумку, поднялся на ноги и присвистнул, оглядев меня с ног до головы: