Рудник «Веселый» (СИ) - Боброва Ирина
— Ты где так извозился? Яш, у тебя вид, будто тебя по шахтам на аркане протащили! Даже не скажешь, что сегодня с утра новую робу получил, такое чувство, что ты в ней год под землёй отработал. Что случилось?
— Потом расскажу, — отмахнулся я от вопросов, чувствуя такую гнетущую усталость, что говорить не хотелось, казалось, даже язык шевелится с трудом.
— Идите сюда! — Инженер махнул рукой. — Есть на что посмотреть!
От лаза — довольно большой дыры в скале, в которую можно было пройти лишь слегка нагнувшись, шла утоптанная тропа — видно было, что пользуются ею часто. Мы прошли по ней метров сто и оказались у ручья, на берегу которого тропа терялась.
— На лодке, что ли, уплывали? — высказал я предположение, на что Саныч, усмехнувшись, ответил:
— Да зачем, по берегу, камешками, там ниже по течению мостки проложены. По ним к Тимофею на пасеку за мёдом ходим. Или вверх, так же по камням — там в аккурат на Коргонскую скальную тропу выход, и потом до сторожки на сгоревшей базе рукой подать — там обычно транспорт местные оставляют. Надо вернуться, посмотреть, куда этот лаз в горе идёт. — И он, махнув рукой в сторону посёлка, сказал: — Там встретимся. Вы идите, я вернусь, кое-что гляну у лаза. И как упустил? Ведь все ходы-выходы, казалось, как свои пять пальцев, ан нет, просмотрел. Встретимся в посёлке, доложу по всей форме о результатах. — Он повернулся и быстро пошёл обратно, по тропе, махнув рукой на прощанье.
Молча прошли метров пятьдесят, до брошенных на камни брёвен. По мосткам перебравшись через ручей, мы с Петром оказались на торной тропе. До посёлка было километров пять. Не знаю, что меня дёрнуло, зачем глянул вообще на тот берег, но краем глаза заметил стеклянистый блеск и тут же, не размышляя, кинулся на друга с криком: «Ложись!»…
Это было последнее, что я запомнил. Петро потом рассказывал, что был выстрел, что звук ему показался оглушительным, но я этого тоже не слышал…
Глава седьмая
Очнувшись, я долго не мог понять, где нахожусь. Помещение без окон. Слабо тлеет огонь в очаге, посредине. Керосиновая лампа ярко горит в углу. И два голоса за дверями. Один глухой, как бы оправдывающийся, похоже, Тимофея, а вот второй — монотонный, сыпал словами, не повышаясь и не понижаясь. Севший, надтреснутый, но такой знакомый…
— …я его сейчас на квадроцикле до Усть-Кумира доставлю и врачам сдам. В участковую больницу сдам. А то ещё лучше — до посёлка, до Горного доставлю, а там ждут его, и Санычу или Юрию Петровичу сдам…Нам сходить бы, Тимофей… ну, ты знаешь куда… и с Ней бы повстречаться….
— Не-е, Ваньша, нельзя… Никак нельзя…Не в себе он. Крепко головой приложился. Контузия, как говорят, нельзя его трогать. Какой квадроцикл? Растрясёт ещё больше. А я полечу его травками, медком… Одыбает маленько, тогда и отвезёшь его. Завтра или послезавтра… Как одыбает.
— Сходить, сходить надо… Может быть, Её увидим…
— Не захочет встретиться, и не встретишься, хоть все рудники обойди, все пещеры облазь. А захочет — везде найдёт. И в городе от неё не спрячешься. Все не говоришь ты мне, что от неё узнать хочешь. Вот ведь — двадцать лет тебя знаю, и помог ты мне тогда крепко…Крепко помог — что говорить… А всё не пойму, что ты за человек такой есть… Не пойму…
— А что понимать? Весь перед тобой — простец человек и зело исполнен неведения…
— Ты не шути такими словами… Аввакумушко за таки слова смерть принял, смерть лютую, огненную…
— Прости, прости. Извини. Не хотел тебя обидеть. Ну, так как? Отвезу городского до больницы — и пойдём? Ведь пойдем? Пойдем ведь?
— Вины твоёй никакой нет, чтоб виниться. А простить — один Бог простит. А пойти пойдём — раз просишь. Пойдём… Да только толку — чуть. А мне… Чему быть — тому не миновать… Вернусь к Ней — если Бог так судил… Ступай, Ваньша, мне ещё с городским повозиться нужно. Крепко он приложился, и пуля ему рикошетом угодила. Очень знакомая пуля… Сам отливал, да недосчитываюсь последнее время. Не знаешь, куда пули деваются?
— Да мне-то что дела до твоих пуль, у меня своих запас хороший, магазинных.
— Ой ли?
— Ладно, прекращай, докопался до пустяка. Зря не разрешил городского отвезти. Намаешься ты с ним.
— Это уж моё дело. Ступай.
Дверь хлопнула. Кто-то поспешно прошёл за стенами хижины. Взревел мотор квадроцикла. И снова тишина. Морозило, холод будто притаился внутри, в самом сердце. Ломило спину, почти не чувствовал ног. Показалось, что Тимофей подошёл к кровати и смотрит на меня внимательными глазами. Смотрит без злобы, без всякого выражения. Потом опять поплыли горячие огненно-красные и жёлтые пятна и всё пропало во мраке забытья. Следующий момент — свет, слабый, предутренний, восходный, падает сверху. Тимофей приподнимает меня и, уговаривая, как ребёнка, подносит к губам кружку. Делаю глоток и едва не захлёбываюсь — питьё кажется горьким, невероятно горьким.
— Ну, ничего, ничего, что невкусно. Но лекарство — оно и не должно вкусным быть…
К кровати подходит Саныч.
— Как он? — замечаю беспокойство на лице горного инженера. Мимоходом успеваю подумать, что хороший он всё-таки мужик…
— Да оббыгается, молодой, крепкий. Чего ему сделается?
— Говорил же, не сидеть на камнях, гора тепло вытянет. Знатно его скрутило. Хорошо ещё, под пули не попали, Пётр сказал, стреляли в них.
Тимофей, будто впервые слышит про стрельбу, ответил:
— Стреляли или не стреляли, то не ведомо, а вот силушку из него повытягивало знатно. Но молодой, молодым легче. Ты, Александрыч, не переживай так, завтра будет молодец своими ногами ходить. Там, слышал, вертолёт к вам прилетел?
— Да, из города прислали…
Снова я пришел в себя уже ближе к вечеру. Сноп солнечных лучей, красноватым светом окрашивал стену напротив моей кровати, падая сквозь круглый иллюминатор в потолке. Лучи выхватывали из полумрака потемневшую поверхность кедровых досок обшивки и пол из мощных лиственничных плах.
Долго пытался понять, как я попал сюда. Помнил блуждания в галереях старых рудников, потом чудесная встреча с Петром. Мы пошли, Саныч остался, потом стеклянистый отблеск и оглушительный выстрел… Я оттолкнул Петра… и всё, темнота… А затем разговор ночью. И голос… голос странно знакомый. Монотонные интонации убеждающая манера говорить… не помню.
Дверь стукнула, сутулясь, вошел Тимофей.
— Очнулся, болезный? — спросил он с порога. — Сейчас отварчику попьёшь — и полегчает. Так-то ран нет, тебя после горы скрутило, так бывает у новых людей. Что говорить, гора — дело такое, серьёзное. У кого с рождения предрасположенность обозначивается к горному делу, ну и порода, значится, соответствующая должна быть, а кому в шахты да на рудники лучше и вовсе носа не совать. Я тебя травами напоил, чтобы сон был хороший. А так молодой, сам на ноги встанешь.
— Дед, а что ты тогда ночью, помнишь, к нам приходил, про рудник нёс? Ну, чтобы не ходили туда? Почему? От чего предупреждал? Ведь не от простуды же? — Я осторожно спустил ноги с кровати, сел — боль, так терзавшая ночью, прошла. Осторожно нагнулся, отметив, что голова тоже перестала кружиться.
— Не приходил я. Причудилось вам. У меня своих дел на пасеке полно, да и не шастаю по ночам, и тому причина есть. Хозяйка меня ищет. Много годов ищет, а я вроде как в отпуску здесь, на белом свете-та. Хорошо здесь, тепло, солнышко, пчёлки… Очень уж я пчёлок люблю. У Хозяйки тоже хорошо, но там ты человек подневольный — что скажет, то и сделаешь. И тепла там нет солнечного, а без солнца душа вымерзает. Ты обуваться-то погоди, положи обувки-то. Ляг, ещё на ночку здесь останься, а завтра с утречка встанешь да и пойдёшь. А щас рано ещё, лекарством поил тебя, сам из трав готовил — лучшее средство от рудничного холода. Но Хозяйка, она не со всех тянет.
— Кто такая Хозяйка, Тимофей? — спросил я старика, зная, что речь пойдёт о Золотой девке, но очень хотелось услышать его версию старой легенды.
— Ну, Хозяйка она и есть Хозяйка… Ты вот разговор прошлой ночью слышал, поди? За дверью-то? Ваньша это, я его за сына считаю. Хотя какой он мне сын — так, долги отдаю. Это он меня здесь пристроил. — Старик прошёл к столу, снял полотенце с чугунка, принюхался — по землянке разлился густой, вязкий, медовый аромат. Он взял деревянную ложку — большую, глубокую, почерпнул немного, попробовал, похвалил: «Эх! Хорошо настоялось!» — после налил в стакан густой, тёмной жидкости и вернулся на прежнее место — уселся на табурет возле кровати. Я взял кружку, отпил немного — похоже на иван-чай, только с мёдом. Может, ещё какие травы добавлял старик, не знаю, но вкус приятный, знакомый.
