Карл Май - Через пустыню
— Я вынужден покориться.
— Можешь идти. Запомни, однако, что я отдал приказ немедленно убить тебя, как только ты попытаешься освободиться от пут. Если бы ты был правоверным, я попросил бы тебя стать моим другом. Ты гяур, но у меня нет к тебе ни ненависти, ни презрения. Я поверил бы твоему обещанию, однако ты не хочешь его дать. И вот теперь тебе придется выносить последствия твоего отказа. А сейчас ступай вниз!
Меня увели в подпалубное помещение и заперли там. Какой это было мукой — лежать связанным в духоте и в тесном, замкнутом трюмном отсеке! Видимо, было уже далеко за полночь, когда мне показалось, что раздался тихий шум за дверью.
Я насторожился, однако, разумеется, ничего больше не смог услышать. Говорить я ни в коем случае не мог. Видимо, пробежала крыса.
Какое-то время все оставалось спокойным. Потом я услышал приближающиеся шаги, за которыми последовал тот легкий шум, который возникает, если на полу расстилают ковер или циновку. Послышался короткий, приглушенный стон, а потом снаружи послышался тихий голос:
— Сиди, сиди; я держу его!
Это был Халеф.
— Кого? — спросил я.
— Твоего сторожа.
— Я не могу ничем помочь тебе, Халеф. У меня связаны руки.
— Ты привязан к стене?
— Нет. Выйти к тебе я могу.
— Так иди, дверь открыта.
Когда я вышел из своей тюрьмы, то осознал, что араб судорожно подергивается на дощатой палубе, а Халеф придавил его коленями и сжал руками ему шею.
— Пошарь-ка у него за поясом, сиди… нет ли там ножа?
— Подожди! Что-то есть.
Крепко связанными в запястьях руками я все же смог вытащить нож, крепко зажал его рукоятку зубами и перепилил путы.
— Получилось, сиди?
— Да, теперь руки у меня свободны. Слава Богу, он жив.
— Сиди, он заслуживает смерти.
— И тем не менее мы его свяжем, заткнем рот и положим в мою каморку.
— Тогда он выдаст нас мычанием.
— Я развяжу ему тюрбан и обмотаю голову. Ослабь немного хватку, чтобы он мог дышать! Так… вот кляп… вот его пояс, чтобы связать руки и ноги… опусти шею и держи его ноги… так, готово. Понесли его в каюту!
Задвинув за пленником засов, я глубоко вздохнул и ступил за Халефом на трап.
— И что теперь, сиди? — спросил он меня.
— Как все получилось?
— О, очень просто. Они меня совсем не охраняли, потому что думали, будто я не могу двигаться. На палубе я услышал, что Отец Сабли с двенадцатью матросами отправился в Джидду. Он взял с собой много денег, чтобы передать их великому шерифу Мекки. Потом я услышал, что стерегший тебя араб хочет спать у твоей двери. Он ненавидит тебя и давным-давно убил бы, если бы не опасался наказания Абузейфа. Если я хотел попасть к тебе, то мне надо было опередить его. Тогда я прокрался по палубе так, что меня никто не заметил. Ты учил меня этому в пустыне. Лишь только я пробрался к двери, пришел и он.
— А, так это был ты! Я тебя слышал.
— Когда он улегся, я прихватил его за шею. Остальное ты знаешь, сиди!
— Благодарю тебя, Халеф! Возьми оружие этого человека себе. Теперь идем. Я пойду впереди.
Пока мы пробирались наверх, я не мог удержаться от улыбки. Абузейф хотел сделать великому шерифу подарок, но это была лишь малая часть того, что этот пират раньше похитил у самого шерифа. Высунувшись из люка, я почувствовал тот запах, который распространяется близ опийного шинка. На баке в беспорядке валялись люди, и нельзя было понять, спят они или только ожидают упоения одуряющим ядом. По счастью, путь в капитанскую каюту был свободен. Согнувшись в три погибели, мы пробрались к ней. По причине восточной беззаботности замка на двери не было. Петли оказались нескрипучими, потому что были сделаны из кусочков кожи, набитых сверху и снизу на косяк и саму дверь.
Я открыл ее ровно на столько, сколько было нужно, чтобы проскользнуть внутрь, а когда мы оказались в каюте, снова прикрыл дверь. Теперь я почувствовал себя так уверенно и свободно, словно оказался в комнате собственного дома. Здесь висело мое оружие, а в пяти шагах от него находился борт судна, с которого одним прыжком можно было достичь суши. Часы, компас, деньги были у меня с собой.
— Что мне взять? — спросил Халеф.
— Одно из одеял, которые лежат там, в углу. Они нам пригодятся. Я тоже одно возьму.
Мы оставили каюту и без помех добрались до борта. Расстояние до берега было все же больше, чем я предполагал. Это видно было даже в слабом свете звезд.
— Ты перепрыгнешь, Халеф? — озабоченно спросил я. Я знал, что он хороший прыгун. Правда, здесь не было места для разбега.
— Осторожно, сиди!
Он поднялся, поставил ногу на планшир и уже в следующее мгновение очутился на берегу. Я не замедлил последовать его примеру.
— Хамдульиллах! Теперь мы свободны. Но что делать дальше? — спросил Халеф.
— Пойдем в Джидду.
— Ты знаешь дорогу?
— Нет.
— Может, у тебя есть карта, которая покажет путь?
— Тоже нет. Но нам надо держаться только на юг. Абузейф пошел пешком. Это верный признак того, что город расположен не слишком далеко от этой бухты. Давай прежде всего осмотрим оружие.
Мы отошли за ближайший же куст молочая, достаточно прикрывший нас, потому что это был не мелкий арабский, а высокий ост-индский вид. Мое оружие было заряжено. Разумеется, никто из пиратов не умел обращаться с револьвером, штуцером и тяжелым «медвежебоем», которому матросы особенно удивлялись. Араб привык к длинному, легкому ружью. Есть племена, которые все еще вооружены кремневыми ружьями странной, допотопной конструкции.
Убедившись, что наше бегство никто не заметил, мы отправились незнакомой дорогой. Нам следовало как можно дольше идти вдоль берега, поэтому приходилось обходить многочисленные бухточки, то более, то менее крупные, так что вперед мы продвигались очень медленно. В восемь часов утра мы увидели перед собой минареты города, обнесенного высокой, довольно хорошо сохранившейся стеной.
— Давай узнаем, не Джидда ли это, сиди, — предложил Халеф.
Уже с час мы встречали арабов, но не заговаривали с ними.
— Нет, и так совершенно ясно, что это Джидда.
— А что мы там будем делать?
— Прежде всего я хочу осмотреться.
— И я тоже.
— Как долго ты пробудешь в Мекке?
— Семь дней.
— Ты найдешь меня в Джидде. Но будет ли твой хадж действительным? Он же совершается не в месяц паломничества?
— Будет. Смотри, вот ворота. Как они могут называться?
— Видимо, это северные ворота, Баб-Эль-Медина. Выполнишь ли ты одну мою просьбу?
— Да, так как я знаю, что ты мне не прикажешь ничего такого, что я не смогу сделать.
— Ты здесь не должен говорить ни одному человеку, что я христианин.
— Как ты скажешь, так я и сделаю.
— Ты должен все делать так, словно я мусульманин.
