Владислав Пасечник - Модэ
— Смотри! Смотри отец! — кричал радостно чжучи-князь. — Смотри, что затеял Модэ! Куда он стреляет, туда и все его батыры!
— Фиююююють! — пела стрела Модэ, улетая в дымку, и тотчас же двенадцать других стрел летели вслед за ней. Батыры шаньюя смеялись, с некоторой, впрочем, опаской — уж больно дикие, бледные как от страшной боли, лица были у всадников Модэ. Что-то сделал с ними нелюбимый сын шаньюя, страшное что-то сделал. Было в этом какое-то невиданное, одному Модэ понятное колдовство.
Он смеялся со всеми, только глухо, хрипло как будто что-то перехватывало его дыхание.
— Фиююють! — свистели его стрелы.
«Все теперь сайгаки, — как в горячке думал Тоумань — И я сайгак…».
— Фиююють! — стрела пролетела над самым его ухом.
«Вот оно! Все!» — кажется, успел подумать Тоумань.
И случилось странное, — шаньюя словно расплющило горячим молотом, какие-то птицы запели на мочках его ушей, а потом ухнули в виски, и все смешалось. Поднялись из курганов боги, завыли в голос и рухнули обратно, рассыпались трухлявыми костями. Шаньюя не стало, а то, что было Тоуманем, пронзенное дюжиной стрел, упало на землю с сытым, сырым звуком.
Все словно этого и ждали — со всех сторон разразились крики и причитания:
— Убит! Убит!
— Модэ убил!
— Горе нам! Горе нам! Наш отец мертв!
— Кто стрелял? Кто стрелял?
— Это Модэ! Модэ!
— Это чжучи-князь! Это он! — уже кричали те, кого Модэ подкупил.
Засвистели стрелы, столкнулись где-то всадники, Модэ хлестал коня, вертелся на месте, затравленно озираясь — батыры шаньюя взяли его в кольцо.
— Пошли вон! Вон пошли, шелудивые! — кричал он, — не сметь!
— Убил! Отца убил! — кричали всадники, вокруг уже начиналась какая-то свалка, чжучи-князь сгинул куда-то, тут и там мелькали красные хвосты на шлемах.
Модэ был окружен. Царские батыры еще не осмеливались приблизиться к нему, кони их топтались нерешительно. Но вот один из воинов поднял палицу и двинулся на Модэ. Царевич рубанул по воздуху мечом, попятился. Отступать было некуда.
Батыр двигался на него тяжело, медленно, он был тучен, этот старый воин, тучен и силен. Модэ его знал хорошо. Шаньюй поручал батыру расправляться с самыми страшными своими врагами. Он был силен и послушен как вол, — он и был для шаньюя волом, этот всадник.
Мелькнуло что-то, сверкнула полоска железа и круглая голова батыра покатилась на землю. Белобрысый юэчжи на громадном коне вырос стеной перед Модэ. Кони хунну шарахнулись в стороны, Модэ засмеялся, рванул на опешивших батыров, обрушивая на них меч. Левой рукой он раскручивал хлыст, разил им направо и налево, рассекал лица и шеи, — страшен был теперь Модэ. Кольцо распалось, юэчжи разогнал, рассеял батыров в стороны.
— Быстрее! — кричал Модэ. — Нужно вернуться в царский курень, прежде чжучи-князя!
— Я схвачу его, — рыкнул юэчжи. — Я схвачу его для тебя, господин.
Модэ не слышал, он уже улюлюкал, собирая своих всадников. Шаньюй лежал на земле, стрелы, гребенкой торчали из его спины. О нем все забыли теперь в этой пыли и суматохе.
Юэчжи мчался по равнине и конь его затаптывал свежие следы, следы Ичиса. Испуганный мальчишка поскакал прочь, не разбирая дороги, воины бросили его — смешались в бою с всадниками Модэ.
Юэчжи Кермес догонял юного князя, он видел его впереди, взбирающегося на холм, на уставшем аргамаке. И все было сразу кончено: вот чжучи-князь остановился, вот выпрямился, навстречу юэчжи, Кермес увидел его запеченное начерно лицо, гордое, вымученное — видно было, что мальчишка силой задавил в себе страх.
Сначала юэчжи хотел на лету сорвать его с коня и связать, как ягненка, но отчего — то передумал, и остановился сам, на расстоянии в-треть-полета-стрелы.
Некоторое время они стояли друг против друга, и молчали. Юэчжи изучал лицо чжучи-князя, чжучи-князь смотрел на юэчжи брезгливо, как на мертвую птицу.
— Ты что же, не боишься меня? — спросил юэчжи. — Меня нужно бояться!
— У тебя нет души. Бояться тебя стыдно, — ответил князь Ичис. — Я убегал, думая, что за мной гонится человек. Но теперь я вижу — бояться тебя, это все равно, что бояться темноты. Темноты боятся маленькие дети, а я — чжучи-князь.
— Почему ты решил, что у меня нет души? — какая-то жилка дрогнула не лице юэчжи, когда он это говорил.
— Ты служишь моему брату… Как те, остальные. Все, кто служат моему старшему брату, лишаются души. Или они никогда ее не имели, и потому стали ему служить. Я еще не понимаю всего. Одно только знаю — вы все как пустые воловьи шкуры.
— Я тебе не шкура! — крикнул Кермес.
— Ты сам все понимаешь, — говорил чжучи-князь спокойно. — Ты только что убил моего отца и у тебя все руки в крови. Я одного не могу понять: из остальных Модэ вытянул душу страхом, а из тебя как?
— Из меня… — юэчжи закружился на месте, конь поднял голову, громко храпнув — на конских черных и красных губах блестела густая слюна.
— Из тебя. Ты ведь сам ее отдал?
— Сам, — сказал юэчжи. — Я сам от нее отказался. Теперь я Кермес, для вас — всего лишь призрак. Я видел сон. Про твой народ… Я увидел мир на много лет вперед. Твой народ в образе черного коня прошагал по земле и далеко на Западе растоптал страшного паука, разметал его царство, избавив всех людей от страха перед ним. Ко мне явился бог, и сказал, что я теперь должен пролить кровь, чтобы сбылось это, чтобы не стало паука… а еще я плолучил кольцо, — Кермес подъехал к царевичу совсем близко и показал перстень на указательном пальце. — Это знак, что я должен кровь пролить. Теперь я знаю чью.
— Мою? Мою кровь? — тихо спросил чжучи-князь.
— Да. Твою. Модэ должен жить, а я и ты — пропасть. Иначе не умрет паук, и люди по всей земле будут страдать.
— Ты сошел с ума, юэчжи.
— Наверное, сошел.
— Ты не отпустишь меня, — сказал Ичис тихо. — Тут и просить нечего: для тебя я как жертвенный ягненок.
Наступило молчание, они не смотрели теперь друг на друга, лицо мальчишки побледнело и заострилось от смертной тоски.
— Я отведу тебя теперь к брату, — сказал, наконец, Кермес.
— Нет, — проговорил чжучи-князь, глядя юэчжи в глаза. — Пускай все случится здесь! Если была у тебя когда-то душа — сделай все здесь!
Лицо юэчжи исказилось тоже. Он шумно втянул сквозь зубы воздух.
— Этого я сделать не могу. Твой брат будет ждать нас в курени.
И он взял коня чжучи-князя под узды. Царевич никак не сопротивлялся ему, только сказал:
— Ты, наверное, сошел с ума, юэчжи. Но, если то, что ты сказал — правда, я пропаду не зря.
Юэчжи ничего на это не сказал. Он щерился против северного ветра.
