Владислав Пасечник - Модэ
Владислав Пасечник - Модэ краткое содержание
Победитель премии «Дебют-2011» в номинации «Крупная проза».
Владислав Пасечник
Модэ
Об авторе
Родился в 1988 году в г. Барнауле (Алтайский край). Окончил Алтайскую гуманитарную педагогическую академию. Живет в Барнауле.
Прозу начал писать в шестнадцать лет. Своими литературными учителями считает Андрея Платонова, Юрия Олешу, Исаака Бабеля, Франца Кафку, Валерия Котеленеца, Александра Иличевского.
Первая публикация — рассказ «Полоцкий Див» состоялась в журнале «Барнаул» в 2006 году. В 2008 году вошел в лонг-лист премии «Дебют» в номинации «малая проза» с рассказом «Друг», в 2010 году — в лонг-лист в той же номинации с подборкой рассказов.
В 2011 года стал лауреатом премии «Дебют» в номинации «крупная проза» за повесть «Модэ».
1
Тени у костра смешивались и прыгали, ветер разносил над степью тревожный горький дух. Сдеалалось холодно. Люди жались поближе к костру, поднимая теплые вороты.
— Проклятые холмы… — говорил один, нахохлившийся возле огня, словно старый ворон — верно вам говорю, юэчжи эти не люди, а оборотни… неделю назад я видел странного всадника вдали… он был огромного роста, и ехал не на коне, а на рогатом звере. Зверь страшный — ростом выше коня, и рога у него как у тура. Вот что я думаю — это древний бог спустился с гор, за нашими жизнями.
— Ненавижу юэчжи, — заговорил другой, тот, что сидел ближе к лошадям. — на кой нам эти курганы? Здесь ветер, кажется еще холоднее, чем в нашей пустоши. Думаю, нашему темнику здесь тоже не по душе.
— Смеешься? — фыркнул первый. — Модэ ненавидит юэчжи почти так же сильно как… как своего отца!
Одна из лошадей, прекратила сонно жевать траву, и глухо храпнула.
Возле костра наступила тишина.
— Вроде почуяли что-то… — неуверенно протянул кто-то третий.
— Волки… здесь волков много, — хмыкнул первый, поворачиваясь к остальным боком. — А вы видели, кого Модэ приблизил к себе?
— Курганника, Караша…
— Известные головорезы…
— Именно. И еще кое-кого. Всего двенадцать человек. Они теперь у него вроде телохранителей. Только знаете что? На самом-то деле, никакие они не телохранители. Для другого нужны эти кровопийцы. Каждый носит черный шерстяной плащ, у каждого волчий череп на упряжи. Думаете, зачем это?
— Зачем? — хором спросили все.
— Это знак. Тайный знак. Скоро будет такое, что не каждый из нас сбережет голову на плечах. Вот что я слышал: Из всего тумена Моде выбрал сотню стрелков — самых метких и злобных. Были и такие, рядом с которыми Курганник ваш — просто ягненок. Он кормил их и жаловал больше чем остальных. А потом вывел подальше в степь, поставил перед ними своего аргамака и сказал: стреляйте туда, куда выстрелю я. И выстрелил в того аргамака. А стрела у него была с костяным свистком. Полетела, засвистела, да и вонзилась в землю, рядом с конем. Не все выстрелили — пожалели коня. Этих Модэ сразу и казнил. На другой день вывел он оставшихся в степь. На сей раз поставил перед ним лучшую из своих наложниц. Каждый мужчина желал бы обладать этой женщиной, рассказывают, что бедра у нее, были пышные как у девок-юэчжи, которых мы продаем в Поднебесную. Кто пустит в такую стрелу? Нашлись охотники. Всем остальным Модэ в тот же день отрубил головы. А ведь сам-то — кто? Мальчишка! На другое утро он поставил перед воинами коня, — его подарил ему сам Тоумань. Вот в этого-то коня выстрелили все.
— Нехорошие вещи рассказываешь, — подал голос кто-то из сидящих, — уж как я боюсь юэчжи, а темник наш, пожалуй, пострашнее будет. Он…
Тут заржали кони, не дав ему закончить, из темноты полетели стрелы, одна из них вонзилась говорившему чуть пониже воротника, он коротко взвизгнул и повалился в костер. Еще стрела ткнулась другому хунну в живот.
— Эй, собаки! — донеслось из темноты, — вы захотели нашу землю? Так отведайте сперва наших стрел!
Но хунну уже были на конях. Все их страхи выветрились. В руках у них были тугие луки и стрелы с железными жалами. Они выстрелили почти одновременно, юэчжи сорвались и помчались прочь. Хунну кинулись было в погоню, но почти сразу отстали — юэчжи словно лисы, затерялись среди весенних трав.
Один из хунну клялся потом, будто разглядел при свете звезд исполинского всадника верхом на туре…
2
Утром отряд остановился возле колодца, и молодые волки смогли наконец попить. Солоноватая вода из колодца избавляла от жажды и нагоняла сон, Ашпокай опустился на шею лошади, и закрыл глаза, бессильно свесив руки. Кто-то из товарищей больно толкнул его в бок, и Ашпокай беспомощно и сонно вздернул голову и выругался, вызвав у всех смех. И Ашпокай тоже засмеялся, глядя на товарищей, на их лица на белые зубы, на истлевшие рубашонки на их плечах, распахнутые как всегда, растрепанные ветром.
— Дааа… — давно я не пил кобыльего молока, — вздохнул Соша.
— Эх, скорей бы река, а то меня вошь заела, — заныл Инисмей.
— Вошь? Тогда вода тут не поможет, — смешливо отозвался Соша — старики говорили, нужно коровьей мочой умываться.
— Хех… — Инисмей скривился. — Врешь, болотная крыса…
Соша приблизился, и отвесил ему смачную оплеуху. Инисмей засопел и втянул голову в плечи.
— Нечего лаяться, — улыбнулся Ашпокай. — Соша правду сказал я тоже слышал… мочой надо.
— Мочой! Коровьей мочой! — загалдели со всех сторон мальчишки.
— Ну вас всех, — огрызнулся весло Инисмей.
Тут Михра коротко свистнул. На стоянке сразу наступила тишина. Все смотрели на Михру. Сейчас на лице его не было страшной зубастой маски из лосиного рога, и все видели розовый шрам, расчертивший его левую щеку от уголка рта до уха. Вместо кожи на щеке была нежная мякоть, с чуть темными краями — след от хуннской стрелы.
Михра самый старший в своре молодых волков, все остальные — мальчики, всего десять душ, смуглые тонкие, всегда голодные.
Недавно они принесли Клятву. Ашпокай хорошо помнил эту ночь — на княжьем кургане, в горьком дыму костров, они стояли, обнажив тощие груди, с черной россыпью татуировки. Михра ходил меж ними, как злой дух, освящая их лица светом головни. Он читал молитву, на древнем наречии. Он сам был еще молод, этот Михра, мальчишки звали его «Старший Брат». Ашпокаю он и вправду приходился братом… Когда появились все огни в созвездии Лося, Михра затушил головню и чиркнул по груди каждого мальчика сажей — там, где находилось сердце. Это был знак, что отныне они выжгли из своей груди жалость к врагу. Мальчик, которого касалась головня, начинал произносить слова Клятвы: «Пришло время, и псы поднялись против хозяев. Воля псов — это воля железа, и единства. Нас мало, между нами нет мира, псов же — черные реки, и реки эти уже текут по нашим пастбищам. Мы должны стать призраками, ночными духами — пусть псы боятся спать. Мы будем находить их кочевья и разорять. Мы будет засыпать и отравлять колодцы, вытаптывать луга. Пусть псы дохнут от голода, пусть грызется их свора. Солнцем и огнем клянусь умереть, но истребить врага».
