Владислав Пасечник - Модэ
— И как бы так сделать, чтобы совсем не умирать? — спросил он вдруг благодатно. Мысль эту он выхватил из горячей путаницы других мыслей и смаковал теперь то, как она прозвучала.
— У моего учителя были бессмертные кости, — тихо отозвался Чию.
В глазах Модэ вспыхнуло любопытство:
— Я слышал что-то от ваших негодяев. Да, точно, — был при мне какой-то меняла. Он говорил про кости…
— О, это был образованный меняла. Что ты с ним сделал?
— Я? — рассеянно хмыкнул Модэ. — Пожалуй что приколотил к дереву за уши. Так что там про кости.
— В свое время, господин мой, в свое время. Если ты и вправду будешь платить мне жалованье, я расскажу тебе удивительные вещи — Чию знал, как ладить с царевичами. Первое правило — не утомлять их долгой беседой. Несчастный меняла не знал этого простого правила, и поплатился. Но если тебя выгнали раз из дворца Джаньго, с лошадиным хомутом на шее, ты навсегда запомнишь как вести себя в присутствии господ. Чию помнил. Про лошадиный хомут он упомянул тут же, чтобы рассмешить Модэ.
«Пожалуй, для начала я научу тебя писать — думал Чию, глядя на царевича — злости и силы в тебе на десяток ванов-драконов. И ум твой, как у битой лисицы — чего стоят эти двенадцать резаков! Хорошая придумка! Образую я тебя, звереныш, будешь ходить у меня на задних лапках. Не видали мои прежние господа этаких зверей. Однако, какая в нем сила! Все вокруг него приходит в движение. Как хорошо, что я нашел его первым».
Модэ не знал про эти его мысли. Он радовался новой своей забаве. Странные были забавы у сына шаньюя.
— Отец присылал гонца, — вдруг сказал он своим батырам. — Желает знать, скоро ли на этих холмах переведутся юэчжи!
— Скоро, господин, — прорычал захмелевший Курганник. — Всех передавим. У них тонкие жилы, у них костяные стрелы. У нас — десять тысяч луков!
— Говорят, юэчжи помогает древний бог, — крикнул Модэ. — Бог этот ездит верхом на туре. Так вот, слушайте все! Изловите мне этого бога, я приторочу его к своему седлу!
— Ха! Га-га-га! — заорали хунну.
— Вот отец порадуется, — усмехнулся Модэ, опрокинув плошку араки.
Темник, когда выпивал, всегда заводил речь про юэчжи. И про отца тоже — обмолвками, мрачными намеками. Тогда братия его не ликовала, а переглядывалась тревожно, только немой Караш улыбался, и становились видны его крупные, заостренные зубы, смоловшие до корня немощный язык.
***
Река была долгая и мутная. Ашпокай узнавал эти места — чуть ниже по течению, берег заметно поднимался, превращаясь в невысокий утес. На утесе собирались зимой куропатки, это Ашпокай знал наверняка: как-то вместе с братьями он проходил по заледеневшей реке, и поднимался на этот занесенный снегом обмылок. Ашпокай помнил, как билась под его заячьей шубкой первая пойманная курочка, и Михра улыбался ему — тогда это была простая, человеческая улыбка, ее не сменил еще оскал солнечной маски.
Было уже за полдень. Мальчишки сбросили с себя свое жалкое тряпье, и осторожно завели лошадей в воду. Сначала долго обмывали конские спины, грязные от степной пыли, а потом уже мылись сами. Только Инисмей залез в воду в одиночку. Чахлый его конек пасся на пригорке, пока Инисмей, грязно ругаясь, шапкой сбивал с себя вшей.
Михра спохватился, и прочел короткую молитву извинение перед Дану — владычицей рек, и волчата, выбежав из воды, растянулись на жесткой траве. Деловитый Атья отдыхал недолго — взяв с собой троих мальчишек, он направился в рощицу, что росла неподалеку — наломать веток на остроги. Наточили рогатки, примотали к остриям лыком — хорошие получились остроги. Атья один среди молодых волков хорошо знал, как ловить рыбу — из бересты он делал лодочку, размером с ладонь, и привязывал ее на тетиву. На лодочке он ставил горящую лучину. Пустишь такую лодочку на тихую воду — она плывет себе и не тонет. Далеко не уплывает — рыбарь держит ее на тонкой жилке тетивы. Вроде бы детская забава, но в ней — большая хитрость рыболова. Глупая рыба видит отблеск лучины и собирается вокруг лодочки гурьбой, а тут уж в ход идут остроги…
Ашпокай дремал, растянувшись на солнышке, словно кот, когда прибежали испуганные мальчишки — на вершине утеса они нашли дурной знак — пугало. «Головой» пугалу служил треснувший бараний череп, поверх шеста было наброшено рваное черное руно, вымазанное навозом. Мухи густой тучей кружились над ним, и в воздухе стоял горячечный гул.
— Это знак дурного колдовства, — сказал Михра, задумчиво. — Модэ так говорит «наша река».
— Зачем она им? — вздохнул Ашпокай. — Хунну и рыбы-то не едят.
— Все верно, — улыбнулся Михра. — Если хунну овладеют этим краем, река уйдет: Дану не потерпит этой гнусности.
Чучело сломали и сожгли. Дым разогнал мух, быстро ушла черная гарь, и стало легче дышать. Молодые волки стояли, улыбаясь друг другу, и этой своей маленькой победе над Модэ.
Был вечер, и рыбари во главе с Атьей ушли со стоянки и поднялись вверх по течению. Вскоре в темноте замаячили огоньки лучин. Ашпокай не мог видеть друзей но он ясно представлял себе застывшие их фигуры — они стояли неподвижно, держа наизготове остроги, вглядываясь в отблески лучин, в темную воду, где толпились и ворочались бестолково рыбины. Кому-то из рыболовов вода доставала до икр, кому-то — до пояса, лодочки с горящими лучинами кружились на воде, волчата напряженно вглядывались в мутную воду…
Всплеск! Ашпокай различил сразу — это Атья ударил. Атья бил быстро, и не промахивался никогда…
— Много огня. Плохо, — вздохнул Ашпокай. — Здесь ведь недавно были хунну.
— Мы все есть хотим, — пожал плечами Михра. — Чем ты велишь завтра волчат кормить?
Ашпокай не знал, что ответить на это. Он уставился в темноту, на рыбацкие огоньки и молчал долго.
— Знаешь, Ашпокай, — заговорил Михра, — я никогда не говорил тебе, но здесь у меня случилось видение — на льду я, увидел — словно отражение! — крыло орла и овечье око. И голос чей-то сказал мне: «большая у тебя судьба, но у брата твоего судьба много больше». Какой-то бог говорил со мной тогда. Теперь-то я понимаю, что он это про тебя, Ашпокай. Других братьев у меня уже и нет…
Ашпокай недоверчиво хмыкнул, повернулся на бок и заснул. Ему редко доводилось спать на земле, и шепот травы быстро убаюкал его, отогнав дурные мысли. Не разбудили его даже довольные крикливые рыбари, вернувшиеся среди ночи с добычей — у Атьи на плече покачивалась связка серебристых рыбин.
4
Хунну было двое. Они поили лошадей из грязной, размытой ямы. Они возвышались над конями — коренастые, узловатые, бесконечно уродливые. И язык их был смесью гортанного рыка, лая и клекота — так, по крайней мере, казалось Ашпокаю.
