Тайна Моря - Стокер Брэм

— Полагаю, теперь ты знаешь обо мне больше?

— Что ты имеешь в виду?

— Право, не увиливай. Я видела в Абердине Адамса, и он, конечно же, рассказал обо мне все.

Я перебил:

— Вовсе нет.

Ее рассмешил мой тон. С улыбкой она сказала:

— Значит, кто-нибудь другой да рассказал. Ответь на пару вопросов. Как меня зовут?

— Марджори Анита Дрейк.

— Я бедна?

— Если говорить о деньгах, то нет.

— Верно! Почему я уехала из Америки?

— Чтобы сбежать от салютов и славы Жанны д’Арк.

— И снова верно, но это уж очень похоже на Сэма Адамса. Ну да ничего, теперь мы можем начать. Я хочу рассказать то, чего ты еще не знаешь.

Она замолчала. А я, испытывая и радость, и страх из-за ее серьезного вида, приготовился слушать.

Глава XIX. О смене имени

Марджори начала с улыбкой:

— Ты уверен, что я уехала из-за салютов и славы Жанны д’Арк?

— О да!

— И что это единственная и определяющая причина?

— Ну конечно!

— Тогда ты ошибаешься!

Я взглянул на нее с удивлением и с тайной озабоченностью. Если я ошибался в этом, то почему бы и не в чем-то еще? Если Адамс заблуждался, а я заблуждался, принимая его слова на веру, что за новый секрет сейчас раскроется? До сих пор все так замечательно складывалось для моих устремлений, что любые помехи были нежелательны. Марджори, глядя из-под полуопущенных ресниц, успела меня разгадать. Строгое выражение, что всегда возникало на ее лице, когда она хмурилась в размышлении, растаяло и превратилось в улыбку — отчасти счастливую, отчасти лукавую и целиком девичью.

— Не тревожься раньше времени, Арчи, — сказала она, и о! как же дрогнуло мое сердце, когда она впервые обратилась ко мне по имени. — Не о чем переживать. Я все расскажу, если хочешь.

— Разумеется, хочу, если ты сама не против.

И она продолжила:

— Я не возражала против салюта; вернее сказать, и возражала, и наслаждалась им. Между нами говоря, салютов должно быть ну очень много, чтобы надоесть. Пусть люди говорят что хотят, но только те, кто не вкусил славы, заявляют, что она им не нравится. Не знаю, что чувствовала Жанна д’Арк, но подозреваю, что она не отличалась от других девушек. Если ей нравилось, как ее хвалят и возвеличивают, не меньше, чем мне, неудивительно, что она продолжала игру, сколько могла. А меня замучили посыпавшиеся предложения замужества! Одно дело — предложения от тех, кого знаешь, к кому не испытываешь неприязни. Но когда от предложений каждое утро переполняется бельевая корзина, когда на тебя пялятся сомнительные типы, когда под дверью поджидают самодовольные молодые люди в фетровых шляпах и без подбородков, чтобы зачитать свои стихи, когда твою карету останавливают неопрятные болваны, чтобы припасть на колено на глазах твоих слуг, это уже слишком. Конечно, письма можно сжечь, хотя и среди них хватало добрых и слишком честных, чтобы не относиться к их авторам с уважением. Но старики и эгоисты, мытари и грешники, повесы, что клубятся кругом, как скверные миазмы, их было слишком много, всех видов и пород, их было слишком трудно выносить. Я чувствовала, как начинаю верить, что девушка — или, по меньшей мере, ее характер — ничего не значит, тогда как деньги или слава, пусть даже дурная, значат так много, что я уже вовсе не могла видеть незнакомцев. Грабители, привидения, тигры, змеи и прочее — это чепуха; но уж поверь, ухажеры — это натуральный кошмар. Что там, в конце концов я перестала доверять людям. Среди моих знакомых не осталось неженатого мужчины, кого бы я не заподозрила в каких-нибудь замыслах, а самое смешное, что если они не оправдывали подозрения, то я обижалась. Страшно несправедливо, правда? Но я ничего не могла с собой поделать. Интересно, нет ли какой-то моральной желтухи, от которой начинаешь видеть цвета неправильно? Если есть, то ее я подхватила; и уехала, чтобы попытаться излечиться. Ты и представить себе не можешь, насколько легко я вздохнула, когда за мной перестали гоняться. Конечно, и здесь есть свое разочарование; боюсь, люди слишком быстро привыкают к хорошему! Но в общем и целом было замечательно. Со мной поехала миссис Джек, и я замела следы дома, чтобы никто не волновался. Мы сбежали в Канаду, в Монреале сели на пароход до Ливерпуля. Впрочем, на сушу сошли в Мовилле. Мы взяли вымышленные имена, чтобы нас нельзя было выследить.

Она замолчала, и на ее лице проступила застенчивость. Я ждал, мне казалось, что я только смущу ее, если буду забрасывать вопросами вместо того, чтобы дать рассказать обо всем своим чередом. Застенчивость переросла в розоватый румянец, за которым сквозила та божественная истина, что порою нет-нет да просияет в девичьих глазах.

Теперь Марджори заговорила совсем иначе, нежели раньше, с ласковой просьбой, но и с серьезностью:

— Вот почему я не развеяла твоих заблуждений касательно моего имени. Я бы не выдержала, если бы и ты, так любезно со мной обходившийся, в самом начале нашей… наших отношений разоблачил бы мою ложь. А позже, когда мы лучше узнали друг друга, когда ты доверил мне столько тайн — о Втором Зрении, Гормале и Сокровище, — я уже так угрызалась совестью, что стыдилась признаться.

Она замолкла, и я рискнул взять ее за руку. Затем сказал как можно утешительней:

— Но, дорогая моя, это не обман — по крайней мере, для меня. Ты взяла чужое имя, чтобы избежать неприятностей, задолго до нашей встречи — так как я могу обижаться? К тому же, — добавил я, осмелев, потому что она не забрала руку, — уж мне-то меньше всех на свете подобает возражать против того, чтобы ты сменила имя!

— Почему? — спросила она, поднимая глаза навстречу моим и пронзая меня взглядом.

Чистое кокетство: она не хуже меня знала, что я имею в виду. И все же я ответил:

— Потому что я тоже хочу, чтобы ты его сменила!

Она не сказала ни слова, но потупила взгляд.

Теперь я почувствовал себя увереннее и, не тратя времени на слова, наклонился и поцеловал ее. Она не отстранилась. Ее руки обхватили меня; и вот так я в мгновение ока вознесся на небеса.

Наконец она слегка отодвинулась и сказала:

— Была и другая причина, почему я все это время не признавалась. Теперь я могу сказать.

— Прошу прощения, — перебил я, — но сначала скажи, правильно ли я понял, что это… что сейчас произошло между нами, — утвердительный ответ на мой вопрос?

Отвечая, она сверкнула и улыбкой, и глазами:

— А ты сомневаешься? В моем ответе было что-то непонятно? Если так, лучше понимать его как «нет».

Мой ответ был не словесным, но зато весьма приятным для меня. Затем она продолжила:

— У тебя еще остались сомнения?

— Да, — сказал я, — много, очень много, сотни, тысячи, миллионы, и все требуют немедленного разрешения!

Она ответила очень тихо и кротко, в то же время предостерегающе подняв руку в уже очень хорошо знакомом мне жесте — я не мог не чувствовать, что он будет играть важную роль в моей жизни, хотя и, несомненно, всегда хорошую.

— Если их так много, значит, не стоит и пытаться ответить на все сейчас.

— Ну хорошо, — сказал я, — займемся ими в свое время и по порядку.

Она ничего не ответила, но выглядела счастливой. Я и сам был так счастлив, что даже воздух вокруг нас, и солнечный свет, и море словно радостно пели. Музыка слышалась даже в криках множества чаек над головой, в шуме накатывающих и отступающих волн у наших ног. Я не сводил глаз с Марджори.

Она заговорила:

— О, какая это радость — признаться тебе сейчас, как мне было приятно понимать, что ты, не зная ничего ни обо мне, ни о деньгах, ни о корабле, ни о салютах и славе Жанны д’Арк — мне уже никогда не забыть этой фразы, — увлекся мной из-за меня самой. Как не продлить такое удовольствие. Хотя я без стеснения назвала бы свое настоящее имя, я оттягивала этот момент как можно дольше, чтобы, пока мы не раскроем друг другу самое сокровенное, упиваться знанием о личном чувстве.

Я был так счастлив, что решился перебить.