Улыбка гения - Софронов Вячеслав

Кучер, заметив это, покосился в его сторону, тоже улыбнулся и спросил, пытаясь пересилить встречный ветер:　

— Что, барин, видать, зазнобу свою вспомнил, коль так лыбишься. Я вот в твои-то годы уже двух деток имел, но тоже на девок и баб заглядывался. Бывало, на ночлег где остановимся, обязательно хозяйская дочь мне подмигнет тайком, пока родители не видят… 　

— И что потом? — поинтересовался Дмитрий. — Ты ей тоже подмигнешь и дальше поехал?

— Не скажи… скрывать не стану, всяко бывало. Тут как повезет. У меня про такой случай всегда были подарки припасены: ленты там разные, колечки, хоть и медные, но смотрятся богато. У девок глаза сразу таким огнем горят, не передать. Выйдем во двор и… — Он неожиданно замолчал.　

Дмитрию стало интересно, и он спросил:　

— Ну а дальше что? Чего замолчал?　

— А то сам не знаешь, — вдруг зло оборвал его тот, — чего пристал. Может, я напраслину на девок тех возвожу, а ты и уши развесил. Знаю я вас, барчуков, вы знаете всё, а потом донос напишите, а мне отвечать. — И он окончательно замолчал, не желая продолжать разговор.　

Озадаченный Дмитрий не решился что-то возразить ему, понимая, вряд ли кучер изменит свое мнение на его счет, а потому вернулся к своим воспоминаниям, тем более что и он, как на грех, тоже свел знакомство с молодой и весьма образованной попутчицей, ехавшей вместе с престарелым отцом из Петербурга в Москву.　

Она охотно назвала ему свое имя — Анна, и даже предложила заглянуть к ним на Остоженку, где спросить дом Сошниковых. Но тогда он не придал тому значения, тем более не планировал надолго задерживаться в Москве, а вот сейчас корил себя за это. Всё равно сроки его приезда в Симферополь не оговорены, мог бы и пожить у родственников денек-другой, ничего бы не случилось. Глядишь, встретился бы с Анной погуляли с ней по московским улочкам, заглянули в тенистый парк, где… Он только лишь представил, как сидит рядом с девушкой, плотно к ней прижавшись на лавочке, под темной липой, и нежно держит ее ладонь, подносит к своим губам и… Все в нем затрепетало, он тягостно вздохнул и заметил, как кучер, исподтишка наблюдавший за ним, хмыкнул и спросил с издевкой:

— О чем вздыхаешь, барин? Поди зазнобу свою вспомнил? Раньше надо было вздыхать, вчерашний день назад не воротишь, не рви душу.

Дмитрий от неожиданности вздрогнул и тут же попробовал разуверить того:

— Вовсе нет. Не о том подумал. Некого мне вспоминать.　

— Так я и поверил, — хохотнул кучер, — ничего, на юге найдешь себе какую-нибудь молдаванку погорячее, враз о прежней забудешь. Все они, девки, одинаковы, только подходец к ним особый требуется. Эй, пошли, родимые! — прикрикнул он на лошадей и щелкнул в воздухе кнутом, не особо ожидая ответа от своего пассажира.　

Да и самого Дмитрия стал тяготить этот двусмысленный разговор с непонятными намеками, когда простой мужик дал ему понять свое превосходство в житейских делах, не оставив при том возможности даже постоять за себя. И он, поняв, что хоть и говорят они об одном и том же, но на разных языках и вряд ли когда смогут до конца понять друг друга, хотя язык тот един для них обоих.　

На подъезде к Воронежу навстречу им стали попадаться обозы с ранеными солдатами, которых везли из-под Севастополя. Они двигались, не обращая внимания на встречные экипажи посреди дороги, словно демонстрируя свое пренебрежение и плохо скрываемую злость к штатским, не пожелавшим разделить их тяготы. И даже во взглядах раненых читалась ничем не прикрытая неприязнь к чистым и ухоженным пассажирам дилижанса, с любопытством их разглядывающим. И в то же время в их понурых, сгорбленных фигурах читались сквозившая многодневная усталость и равнодушие к своей участи.　

От этого Дмитрию стало как-то не по себе. Совершенно неожиданно он почувствовал себя виновным в потерях и поражениях русской армии, случившихся в Крыму. А еще невольно решил, не просто так местом его назначения стал Крым, значит, где-то свыше было принято об этом решение, причем вопреки его воле. Выходит, то Божья воля отправила его подальше от родного дома, от столицы, на относительно недавно присоединенный к России полуостров, еще не успевший вобрать в себя основы европейской цивилизации, но уже ставший предметом раздора между Европой и Россией — страной, стоявшей все еще на согбенных спинах закрепощенных мужиков. Может, потому и проигрывали войну, что скрепы те вдруг треснули и обнажили многочисленные язвы некогда процветающего и победоносного отечества?　

Мысли о своем предназначении надолго отвлекли Дмитрия от реальности, и он пришел в себя лишь от того, когда ощутил, что дилижанс остановился, съехав на обочину дороги, пропуская увеличившийся поток телег с ранеными.　

— Давно стоим? — спросил он, приходя в себя.　

— У нас часов не имеется, — неприязненно ответил кучер, даже не взглянув в его сторону, — вам, поди, лучше знать сколь времечка прошло.　

— Вот беда, но и у меня часов нет, улыбнулся ему Дмитрий, — не заработал пока на них. Были у покойного батюшки, так они теперь у старшего брата, а я вот по солнышку жить привык. Так даже удобнее.　

Его слова, видимо, тронули кучера, и он уже более миролюбиво поинтересовался:　

— Один брат-то али еще имеется?　

— Есть еще один, он тоже в Сибири живет…　

— Поди, и сестры имеются, — поддержал разговор его собеседник, раскуривая небольшую длинную трубку с вырезанным из кости мундштуком.　

— А то как. Есть и сестры. Их трое осталось, и тоже в Сибири. Нас в семье всего было четырнадцать детей у родителей. Вот только другие поумирали.　

— На все божья воля, — искоса глянул на него собеседник, — чего ж они в Сибири делают? По своей воле люди туда вряд ли поедут.　

— Всякое бывает. В Сибири ничуть не хуже, чем в других местах. Там такие же люди живут.　

— Не могу знать, не бывал там пока и, дай бог, не попаду.　

В это время образовался просвет в череде встречных телег и обозов, и кучер подхлестнул лошадей, норовя проскочить. Но едва проехали полверсты, как опять встали, а впереди до самого горизонта тянулась бесконечная лента повозок, извиваясь на поворотах, пропадая на спусках в овраги, словно гигантская змея выползала из своего логова.

Глава вторая

…Симферополь встретил путников настороженно и неприветливо. С городских пустырей и окраин поднимались густые клубы дыма, распространяя запах горелого мяса от трупов сжигаемых лошадей и павшего скота. Над городскими улицами вздымалась серая пыль, оставленная проезжающими по ним арбами, запряженными парой быков. Дмитрий никак не мог понять, что за дикие крики раздавались из самых разных мест, пока ему не объяснили, что их издают сотни верблюдов, участвующих в перевозке оружия в самые удаленные уголки полуострова. При этом вся трава вокруг города была съедена или вытоптана все теми же животными, что наряду с людьми терпели тяготы и лишения, умирали под пулями и ядрами и, будь на то их воля, давно бы сбежали от происходящего ужаса.

Казенная гимназия находилась на Екатерининской улице в двухэтажном здании, но занятия в нем велись лишь внизу, поскольку второй этаж был занят ранеными солдатами. И хотя дилижанс прибыл в город поздним вечером, Менделеев решил сразу отправиться в гимназию и попытаться отыскать директора, который должен будет помочь ему определиться на квартиру. К тому же, как он узнал, цены на жилье в связи с войной поднялись до немыслимых высот, и полученных им при отъезде денег вряд ли могло хватить даже на неделю. На его счастье, директор жил неподалеку от гимназии и, когда за ним послали, немедленно явился, чтоб познакомиться с вновь прибывшим молодым учителем.

— Надворный советник Дацевич, — представился он и добавил: — Сослуживцы зовут меня чаще всего по имени-отчеству. Как-то, понимаете, по-домашнему, по-людски, без излишеств. Так что и вам рекомендую: Семен Семенович. А вас как звать-величать, молодой человек?

Менделеев назвал себя и задал вопрос, который мучил его больше всего: