Рудник «Веселый» (СИ) - Боброва Ирина
— Нет. Не окрестили меня, в детстве некому было, да и семья у меня нерелигиозная была, а теперь поздно уж. Но ты не горюй, Ботаник, ты прав, и до Тимофея рукой подать, и шаманов навалом, — криво усмехнулся я и застонал — спину пронзила боль, разлилась по пояснице и прошила молнией ногу…
Я не сразу понял, что боль не моя — старая женщина стояла, вцепившись в спинку скамьи, и пережидала, пока пройдёт приступ. Я смотрел вокруг её глазами и видел всё тот же район, те же двухэтажные бараки, мосток через речушку и белую тявкающую собачонку — лохматую, с чёлкой, собранной резинкой в хохолок на макушке. Старухе было лет восемьдесят — не меньше, звали её Альбиной Викторовной. Я вспомнил, что видел её раньше — она проходила свидетельницей по делу об убийстве Кращенкова.
— Люська, куда тебя несёт, глупая ты собака! — кричала она, но белая болонка бежала к мосту, не обращая никакого внимания на команды хозяйки. — Люська, накажу!
Люська проигнорировала приказание и, весело помахав куцым хвостиком, понеслась дальше. Альбина Викторовна чувствовала себя сегодня не очень хорошо и такую далёкую прогулку совсем не планировала. Но Люське на это было совершенно наплевать. Едва хозяйка успела отстегнуть ремешок от ошейника, как болонка, почувствовав свободу, понеслась куда глаза глядят. А глаза её всегда глядели туда, где было можно увидеть что-то новое, интересное, что-то такое, с чем Люська за свою короткую собачью жизнь никогда раньше не сталкивалась. И не просто увидеть, но и заявить об этом на весь свет заливистым, визгливым лаем.
Собачонка, миновав мост, сбежала вниз по крутому бережку, к самой воде и лихо, с упоением, принялась тявкать. В этом тявканье, несмотря на кажущуюся бесшабашность, слышались трусливые, почти панические нотки, и громкий лай время от времени прерывался горестным воем. Я, видимо, ещё не отошёл после соприкосновения с разумом Аркадия — вяло отмечал чувства, мысли пожилой женщины. И мысли, и чувства были просты — как там внуки, что сварить на ужин, что случится в следующей серии «Санта-Барбары» — ничего особенного.
— Вот оглашенная, — проворчала старушка, — опять, поди, кошку дохлую увидала. Смотри-кась, живых гоняет, как ворогов, а по дохлой воет, будто по родному покойнику! Люська, иди сюда, сказала! Вот уж поймаю, неслуха такая, так я тебе ремешком-то задам, чтоб впредь слушалась, по самое первое число и задам!!! — с угрозой в голосе крикнула Альбина Викторовна, но болонка завыла ещё громче, снова проигнорировав приказ хозяйки. — Люська, паршивка такая! Уф… Не было печали, купила баба порося… Фуу-у… Вот ведь сдурела, завела животину на старости лет. И зачем, спрашивается, мне оно было надо?!
Старушка, задыхаясь, пробежала через мост и вдруг резко остановилась, будто наткнулась на невидимую преграду.
Что-то большое, белое плавало в воде. Она не поняла, что именно, но уже чувствовала — то, что так взволновало собаку, ей тоже совсем не понравится. Очень не понравится. Я знал, что плавает в воде, знал, но уже не реагировал — будто старался забыть, вытеснить ночную картину…
Последние годы Альбина Викторовна стала плохо видеть, хотя из упрямства отказывалась от предложения внуков купить ей очки. Она не поняла сразу, что такое полощет река, натужно силясь оторвать от берега и утащить под мост, и почему так волнуется собачонка. Мне её стало на минуту жаль — зрелище не для слабонервных, и выдержит ли старое сердце такое потрясение? Но, тут же вспомнив, что она давала показания в суде и вполне сносно себя при этом чувствовала, успокоился. Не знаю, зачем-то надо было мне знать все подробности этого дела — иначе меня бы сюда не занесло. Хотя не отрицаю вариант, что воспоминания просто встряхнули, разбудили дремлющие способности — мои собственные. Хотя, если бы можно было свалить на провидение, мне бы было легче…
Старушка между тем спустилась с моста и прищурилась, стараясь рассмотреть, что же лежит в воде. Альбине Викторовне было почти восемьдесят лет, прожитые годы и постоянные боли в пояснице приучили её не делать резких движений, поэтому, осторожно цепляясь за ветки прибрежного кустарника, чтобы, не дай бог, не оступиться, пенсионерка подошла к самой кромке воды, стараясь не поскользнуться на мокром бережку.
— О, боже мой! — Старушка перекрестилась, разглядев, чем же на самом деле является белое пятно. Она замерла и прошептала: — Покойник!
Покойник лежал лицом вниз, и Альбина Викторовна спокойно смотрела на труп, она проработала много лет медсестрой, и вид мёртвого тела её не смутил. Она даже не сразу осознала, что сейчас стоит не в больнице, возле дверей морга, а на берегу реки, в двух шагах от своего дома. Когда это дошло до неё, то сердце старой женщины заколотилось, будто хотело выскочить из груди. Истово крестясь, она попятилась, вдруг подумав о том, что это зрелище до конца её дней будет стоять перед глазами. Она протянула руку к воротнику, расстегнула верхнюю пуговицу и ослабила туго завязанный на шее шарф. На лбу выступили крупные капли горячего пота. А руки, напротив, стали стылыми, как мелкие льдинки, которые жались к покойнику, словно знали, что им тоже придётся умереть, как только пригреет солнышко. Альбина Викторовна провела ладонью по лбу — вроде бы стало легче.
Неизвестно, сколько времени простояла бы она на берегу, если бы не Люська. Обидевшись, что хозяйка не обращает на неё внимания, болонка громко тявкнула. Альбина Викторовна вздрогнула, снова перекрестилась, но с места не сдвинулась. Она не могла понять, что её держит, но чувство, что она что-то должна сделать, не проходило. В глаза назойливо лезло что-то светлое, какое-то пятно в кустах справа. Старушка сделала пару шагов и осторожно раздвинула голые ветки — меж ними, раскрывшись, лежала маленькая книжечка в кожаной обложке. Если бы не цвет, Альбина Петровна вряд ли заметила бы её. Она подняла находку, обтёрла рукавом грязь с обложки. Паспорт. С фотографии смотрел приятный интеллигентный человек лет сорока, в очках и при галстуке.
— Цапиков Аркадий Львович, — прочитала она, с трудом разбирая буквы. — Господи боже ты мой! Молодой ведь какой!
«Так вот в чём дело», — подумал я, вместе со старухой прочитав надпись. Аркаша был обречен, особенно, если учесть разбитые в кровь об стену руки! Наверняка остались следы на одежде Кращенкова, когда Очкарик закреплял ремень за ветки кустарника, чтобы труп не унесло под мост. И посадили его надолго, как я слышал, на этот раз выпутаться ему не удалось, кроме убийства Толика на него навешали ещё несколько дел — в то время сильно не церемонились…
Старуха всхлипнула и снова взглянула на покойника, потом резко развернулась, взобралась на крутой бережок и побежала к мосту.
Только теперь старушка обратила внимание на то, что доски настила сплошь покрыты бурыми пятнами засохшей крови. Тонкой дорожкой они сбегали с моста и терялись в прошлогодней листве.
— О боже мой! — старая женщина всплеснула руками и побежала к дому.
Она сама не заметила, как вбежала на второй этаж, не помнила, как схватила телефон, как дрожащими пальцами два раза прокрутила циферблат.
И только после того, как, услышав фразу: «Милиция, говорите», произнесённую безликим, равнодушным, почти механическим голосом, захлёбываясь, скороговоркой рассказала об увиденном, Альбина Викторовна почувствовала, как напряжение отпускает её. Она положила трубку, пошарила по столу в поисках валидола и сунула таблетку под язык. Только после этого к Альбине Викторовне вернулось её обычное состояние — состояние спокойной практичности.
Обиженно поскуливая, в дверь скреблась собака. Старушка запустила в квартиру болонку и, подумав о том, что милиционерам надо будет показать, где лежит тело, вышла за дверь, рукой крепко держа в кармане найденный паспорт…
Шла по лестнице, а губы шептали: «Отче наш, иже еси на набеси»…
— Отче наш, иже еси на небеси… — услышал я и открыл глаза.
Надо мной склонился Тимофей, за его спиной маячил Петруха. Старик дочитал молитву, перекрестился. Он был в своём неизменном брезентовом плаще-балахоне, но верхние пуговицы расстёгнуты, видны завязки исподней рубахи, белоснежной, но заношенной, до прорех — сейчас такие не выпускают, наверное, даже для армии.
