Рудник «Веселый» (СИ) - Боброва Ирина
Аркадий закашлялся — от речки шёл тяжёлый запах гнили. Как-то, направляясь к Мазепе в притон, Аркаша видел, как в речку выбрасывали слепых котят — целый выводок. Почему-то он тогда пожалел несчастных тварей. Странно, людей ему было не жалко, а вот спокойно смотреть, как издеваются над животными, Профессор не мог. Он успел отобрать последнего, остальные, немного побарахтавшись на поверхности, пошли ко дну. Спасённого кота Аркаша привёз домой. Сейчас этот пушистый паршивец, задрав хвост, носился по комнатам, портил дорогую мебель, оставляя на полировке длинные царапины и начинал дико орать, стоило ему только увидеть банку с кошачьими консервами. Пока он думал о коте, я расслабился — получил возможность передышки. Мысль перестала метаться в лабиринте, потекла ровно, чувства успокоились, леденящий вихрь в душе Профессора, постоянный и непрекращающийся в его обычном состоянии, уступив место теплу — слабенькому, но спокойному.
Вспомнив о коте, он улыбнулся. Захотелось поскорее оказаться дома, сесть в глубокое кресло у камина, вытянуть ноги к огню и, потягивая коньяк, расслабиться.
Раздался оглушительный рёв клаксона. Задумавшись, Аркадий не заметил, как вышел на проезжую часть. Мимо пронеслась «газель», обдав зазевавшегося пешехода водой, фонтаном брызнувшей из глубокой выбоины на дороге. Он стёр с лица грязные капли, с сожалением посмотрел на испорченную шляпу и со злостью отшвырнул её в сторону. Придётся всё же ехать домой, переодеваться. Остановил такси, сел на заднее сиденье и, подавляя желание задушить наглого таксиста, который посмел весело рассмеяться, увидев его конфуз, назвал адрес.
Всё это время я незримо был с ним, разделял его состояния, слышал и видел его мысли. Он ехал в такси, сидя на заднем сиденье, и с извращённым наслаждением представлял, как тот накидывает удавку на шею водителю, как затягивает её, почти реально ощущал хрипы, предсмертные конвульсии, видел гримасу на лице и ужас в выпученных глазах. Рука Аркадия поглаживала галстук, и он с трудом удерживал себя от того, чтобы развязать узел и… Я хотел прекратить это, вырваться, вернуться назад, на крыльцо, под яркие, чистые звёзды, к молчаливым горам, хотел услышать шум ручья и трав — и не мог. Не мог оторваться от Аркадия, будто сросся с ним. Он, видимо, тоже почувствовал моё присутствие, но, никогда раньше не сталкиваясь с подобным, не мог понять, откуда взялась тупая, сосущая боль в душе, что за непонятное беспокойство сжало ему сердце.
Расплатившись с таксистом, он вышел из машины, закурил, медленно прошёлся по улице. Дойдя до дома, остановился, несколько секунд смотрел на тёплое, предзакатное небо. Потом, пытаясь успокоиться, вдохнул полную грудь воздуха. Пахло осенью, пахло приближающимися холодами и жухлой листвой. Ему показалось, что этот ветерок доносит не обычный для города запах выхлопных газов, а какой-то новый, волнующий аромат. Ароматы дорогих ресторанов и дорогих женщин, переплетающиеся с соленой свежестью моря. Показалось, что ветер наполнен дымом дорогих сигарет, шумом казино и шелестом денег. Только ветер не принёс аромата цветущих деревьев, не пах семейными обедами. Аркадий об этом и не думал, никогда не думал. Жизнь всегда представлялась ему такой красивой, такой лёгкой и простой… И сейчас тоже в его душе было только удовлетворение. Он улыбнулся, хищно оскалив зубы. Ветер принёс запах крови…
Аркадий почувствовал, что голоден, и поспешил войти в дом. Позвал кота, но любимец Профессора на зов не ответил, спал, свернувшись клубком в кресле, и хозяин только хмыкнул, ласково посмотрев на животное. Впервые в его душе появилось чувство, немного напоминающее любовь.
Взглянув на часы, подумал, что время ещё есть, потянулся и прошёл на кухню. Достал из холодильника ветчину. Долго нарезал её, тонкими, почти прозрачными ломтиками. Так же аккуратно нарезал хлеб. Намазал маслом, стараясь, чтобы на каждом куске оказалось одинаковое количество. Посолил и аккуратно положил на каждый бутерброд пластик огурца и кусочек ветчины. Сверху капнул по капельке майонеза, посыпал мелко нарезанной петрушкой. Полюбовался. Потом открыл шкаф, достал хрустальный фужер, тщательно вымыл его, налил коньяка. Пригубил.
Подумал немного и, достав из недр кухонного стола сковородку, поставил на плиту. Быстро взбив несколько яиц, поджарил омлет, выложил его на тонкую белую тарелку. Положил на стол вилку, нож. Поставил меж ними большую тарелку. На неё поставил тарелку с омлетом. Сделал ещё глоток коньяка и, взяв в руки нож и вилку, вспомнил всё, что когда-то мать говорила ему о хороших манерах. Усмехнувшись, цинично подумал, что все усилия родителей пропали даром, и то приличное общество, к которому его готовили с детства, ему не грозит.
Он ел. Смаковал каждый кусочек и тщательно пережёвывал пищу. Так же аккуратно подцеплял вилкой маленькие бутербродики и долго жевал их. Наливал коньяк, с удовольствием вдыхая аромат дорогого напитка, медленно выпивал, мимоходом отмечая, что коньяк в сочетании с омлетом и бутербродами — это нонсенс. Но ему нравилось вот так вот, с нарушением всех правил, которые он ненавидел с детства.
Закончив есть, Аркадий, с фужером в руке, подошёл к окну, открыл его. Из-за высокого забора не было видно ни машин, ни людей на улице, но доносились голоса, шум колёс и гудки клаксонов. Люди спешили домой с работы — те, чей трудовой день заканчивается в шесть часов. Аркадий представил, как они толпой стоят на остановке, как толкают друг друга, стараясь влезть в переполненный транспорт.
— Токари-фрезеровщики, — сказал он вслух, презрительно выплёвывая слова. — Штукатуры-каменщики. Сварщики-сантехники. Людишки, твою мать! Копошатся в рутине, как черви в дерьме, и думают, что живут. Повседневная монотонность, вечный повтор… Встал, поел, сходил на работу. Пришёл, поел, посмотрел телевизор, лёг в постель, трахнул бабу, помечтал о больших деньгах, уснул. Выходные — выпивка с мужиками. И так до самой смерти… Биомасса… генетический мусор.
Когда стемнело, он вызвал такси. Доехав до вокзала, вышел. От вокзала до дома Копылова дошёл минут за десять. Немного волновался, но успокоился сразу же, как только увидел свет в окне квартиры Копылова.
Минуту постоял, будто не решался сделать следующий шаг. Потом подошёл ближе и, как это было несколько часов назад, нагнулся, пытаясь разглядеть сквозь рваную занавеску, что происходит в комнате.
Сразу под окном стоял стол, заваленный объедками и грязной посудой. За столом, уронив седую голову на руки, спала пьяная старуха. Потом я увидел, как к столу подошёл Копыто. Он налил водки и выпил. За его спиной прыгала Ленка. Когда я разглядел, на чём она прыгала, то почувствовал, что волосы на голове зашевелились. Ноги Ленки Саловой топтали труп Толи Кращенкова.
То, что это Кращенков, я скорее почувствовал, чем увидел. Узнать Толика в кровавом куске мяса, на котором, веселясь, скакала обезумевшая от спиртного и крови девчонка, было невозможно. После каждого прыжка рыженькой «лисички» из истерзанного тела Кращенкова фонтанчиками брызгала тёплая кровь.
Аркадий, в отличие от меня, смотрел спокойно, даже с удовольствием. Он так явно почувствовал это последнее тепло жизни, вместе с кровью покидающее труп, что ноздри его раздулись, глаза возбуждённо заблестели, верхняя губа приподнялась в улыбке, больше похожей на оскал хищника.
К Ленке подошёл Копыто и отвесил ей подзатыльник — девчонка кубарем укатилась в угол, сжалась в комок и тоненько заскулила. Другая женщина — та угрюмая дурочка, что тащилась за Кращенковым и проституткой от самого вокзала, подала Копылову тряпку. Кажется, это была наволочка. Убийца замотал ею разбитую голову Толика. Его дружок, Бурый, из другого конца комнаты, кинул одеяло. Санёк ловко поймал его, набросил на труп и, перевернув тело, крепкими узлами завязал концы. Угрюмая девчонка помогла взвалить свёрток на спину и Копылов, шатаясь, поднялся на ноги.
Я рванулся вверх, встал, резко повернул голову, так резко, что щёлкнули шейные позвонки. Лицо было напряжено, в позе тоже чувствовалось нечеловеческое напряжение. Сжал кулак и, чувствуя, как по щекам текут слёзы, размахнулся, ударил о стену — раз, другой, третий… Хлопнула подъездная дверь. Аркадий замер, но тут же встряхнулся и, сделав несколько быстрых шагов, притаился в темноте, меж стволов высоких тополей.
