Рудник «Веселый» (СИ) - Боброва Ирина
— Ну вот, живой. Душа, она, как привязанная, к телу возвращается. Пока тело живо, и душа никуда не денется — погуляет, погуляет да и назад, в дом. А тело есть дом для души. Пристанище, хотя и временное, но всё одно пристанище. — Он ещё раз перекрестил меня нательным крестом, потом расправил суровую нитку, просунул в неё голову и, поцеловав крестик — медный, витой, без распятой на нём фигурки — заправил его под рубаху, аккуратно сделав какой-то хитрый узелок из тесёмок на воротнике исподнего. Потом так же тщательно застегнул плащ.
— Это чтоб душа не вылетела. Думаешь, когда говорят, что у тебя душа нараспашку, то тебя хвалят? Нет, оно не похвально… Вот у тебя душа нараспашку — тебе легко жить? Здорово? Нельзя так. Вы и слова не слышите, и душ давно не чувствуете, оттого и таскает вас куда ни попадя, в самую оную грязь, а вы потом ту грязь в свой дом тащите. И в домах у вас страмно: не различаете, где чисто, где погано. Как у человека в доме, так у него и в душе, ибо душа тоже дом имеет. А ты по чужим домам шаришься, причём без спросу. Вот кто тебя звал? Чего тебя так тёмнаи полощат? А потому всё, что душа у тебя особая, двойная душа — одна в день смотрит, а другая половина в ночи живёт, вот и крутит, не останавливаясь, смотря в какую сторону повернёт. Осторожнее б ты. Тебе, — старик поднял указательный палец вверх, — там надо советы слушать, чтобы в правильную сторону поворачивать — самому.
— Отец, вот хоть убей, не понимаю, — устало прошептал я в ответ.
— Вот посмотри в окно, что видишь?
Я сел, посмотрел в окно — темно, ночь.
— Вот, ночь, — сказал старик, вставая с табурета, — вот хочешь беды — на ночь смотри, а хочешь счастья, так света в душу больше пускай, тогда всё правильно будет.
Я понял его, не смог бы сейчас словами объяснить это понимание, но до меня полностью дошло, о чём говорил старик.
— Сколько дней прошло? — спросил, не удивляясь своему хриплому голосу.
— Да какой «дней»?! — Петро засмеялся. — Минут сорок всего. Тебе на крыльце плохо стало, я тебя в дом затащил и побежал за Тимофеем. Помню же, как в Поломошном тебя Балашиха с того света вытаскивала. Тоже тогда скручивало. Только к ручью выскочил, тут кабан, тёзка твой, бежит, а следом старик — будто звали его. Дед, а ты куда ночью шёл?
— Куда шёл, то не важно, а вот что нашёл — дело другое. А нашёл я тебя, знать, так и суждено было. Ты крест-то зря не носишь, — он погрозил мне пальцем, осуждающе покачал головой и направился к двери. — Не ходи на рудник, — бросил дед через плечо и растворился в темноте.
Мы с Ботаником молча смотрели ему вслед, потом Петро прошёл к двери, выглянул и, закрывая на замок, сказал:
— Странный старик. Будто из прошлого века выскочил. А тебя что так накрыло? В Поломошном, понятно, там не ты один под раздачу попал, там многих так скручивало, а здесь что? Вроде место чистое, нет ни следа чуди. Может, что в скифском руднике? Сегодня надо туда завернуть, вот нутром чую, есть там что-то! — Он сел на кровать, расшнуровал ботинки, стянул с ног и, забросив их в угол, мечтательно произнёс:
— Это будет такое приключение…
— И думать забудь, — осадил я его и вытянулся на кровати. — Давай спать, утром берёшь образцы — и домой. Хватит, наприключались уже!
Он, не раздеваясь, улёгся сверху одеяла и тут же захрапел. Я тоже уснул, перед этим подумав: «Утром будет искать ботинки»…
Глава шестая
— Яшка, ты мои ботинки не видел? Закинул куда-то вчера и теперь вот не найду…
— В тумбочке посмотри. Ты вчера в ту сторону их бросил, — ответил я, усмехнувшись.
Утром ещё до свету нас разбудил Фёдор Александрович, главный инженер.
— Собирайтесь, — сказал он — вместе с утренней сменой спустимся. Проведу экскурсию, посмотрите на владения Золотой девки.
— Саныч не поминай её лучше… Ну её, — промямлил мятый с утра управляющий, Василий Андреевич. — Вы тут… это… собирайтесь, посмотрите, конечно. Но вы ж, я так понимаю, не специалисты в горном деле. Чего вы там насмотрите?
— Не понял, Василий Андреевич, вы против нашего похода на рудник? — спросил я с нажимом.
— Да нет, я не против, но чего там смотреть? Штреки — они везде одинаковые. Да тут и до вас смотрельщиков было — не пересмотреть, а толку ноль. Вот где гарантия, что вы приобретёте? Нету такой гарантии. А вдруг что насмотрите да пожалуетесь? И потом приедут проверяющие из Госгортехнадзора, а взятку кто давать будет? Я буду давать. А принимать? А поить-кормить? Поляну накрывать.
— Андреич, там наши в город за харчами собираются, — перебил его Саныч, стараясь сгладить неловкость. — Ты бы на счёт бензина распорядился. А то им только до Солонешного хватит. И указание бы дал, чтобы спиртного не брали.
Слово «спиртное» подействовало на управляющего просто волшебно: он подобрался, глаза, тусклые и бессмысленные с утра, масляно блеснули.
— Вы, это, сами управитесь тут, а я пойду, там действительно вопрос важный: мужики за провизией собираются, накупят чего попало, так я с ними лучше сам смотаюсь. Без меня тут справишься?
Инженер кивнул, проводил его взглядом и, повернувшись к нам, проворчал:
— Как был Партком Парткомыч, так и остался. — И тут же, повернувшись к напарнику, сказал: — Что-то ты, Петро, с утра совсем разоспался, обувь не можешь найти. И всё-таки давайте шевелитесь, если сегодня хотите посмотреть, то через час смена спускается. Хотя какая там смена — пять калек, порядок поддерживают и воду откачивают. Крепь бывает, подправляют. — Мы быстро оделись, вышли. На мокрой земле — почему-то обратил внимание — следы мои и Петро. Вчера на меня два ведра воды вылил, потом, ближе к утру, видно, дождём сбрызнуло немного. Тут же отпечатки сапог Саныча и маленькие следочки управляющего — у того размер тридцать седьмой ноги, ещё в бане удивился — странно для такого бугая иметь такую чуть ли не детскую ножку. А вот следов Тимофея не было. На пасечнике в первую встречу были крепкие сапоги, сшитые из коричневой кожи, на тонкой подошве, по-моему, даже без каблука. И вот именно таких следов перед крыльцом не наблюдалось. — Добычу не ведём, — это Саныч говорил уже по дороге, когда мы, быстро собравшись и закрыв гостевой домик, направлялись к бытовкам. — А вообще, тут рудник до конца не обследованный. Участки разных годов выработки, между ними сбойки, карт нет. То есть были — у Кращенкова. Да и то не все. Только на ту часть, которую разрабатывали с семидесятых годов. А там к ним примыкают выработки тридцатых годов, и девятнадцатого века, и более ранние. И даже знаменитый скифский рудник в одном месте через сбойку примыкает.
— А где именно? — тут же оживился Ботаник. — Можно узнать?
— Можно. Сами увидите. Только я не советую вам туда соваться. В начале восьмидесятых там полностью пропала экспедиция Окладниковского института из Новосибирского Академгородка. То есть не совсем пропала, вышли они — так же в полном составе, только через год. Их похоронили уже, искать бросили. Сам Окладников приезжал незадолго перед смертью…
— О! А почему у нас про эту экспедицию ничего нет? Ни в отчётах, ни в документах Ник-Ника? Уж Сорокин-то должен был знать?.. — Вопрос напарника был риторическим, я промолчал. Но неожиданно ответ на него дал инженер:
— Так ведь Окладников и помер через месяц после того, как археологи выбрались из рудника. Такой дележ наследства окладниковского начался в Академгородке! Да и люди все живы оказались. Только ничего не помнили. Ну и, скорее всего, просто затерялся отчёт. Я-то как раз там работал в то время, а сюда по молодости меня в командировку бросали. С Золотушенского рудника — там до перевода в Новосибирск практику проходил. Ну и так получилось, что вся моя жизнь вокруг этого места вращалась. А потом после перестройки вообще сюда переехал.
За разговорами мы дошли до бытового корпуса, справа от которого стояла небольшая водонапорная башня. Пожалуй, башней назвать эту обмотанную стекловатой бочку на подставке из двутавровых балок будет слишком громко. Бытовка — обыкновенный барак с зарешеченными окнами, небольшой, из трёх помещений: раздевалка, душевая и складское помещение. Несмотря на раннее утро, горняки уже были на ногах, толпились возле склада, получая каски, самоспасатели.
