Александр Дюма - Волчицы из Машкуля
— Вот видите, доктор, — заметила Берта, — у вас два преданных помощника.
Доктор поспешил к своей двуколке и принес оттуда бутылку сельтерской воды и мешочек сухой горчицы.
— Возьмите это, — сказал он молодому человеку, протягивая ему бутылку, — откупорьте и давайте больному по полстакана через каждые десять минут.
Затем он передал мешочек с горчицей Розине.
— Разведи это в кипятке, — приказал он, — мы будем делать твоему отцу примочки к ногам.
Больной снова впал в состояние полной безучастности, когда Берте удалось успокоить его, лишь пообещав послать вместо него Жана Уллье.
Доктор взглянул на Тенги и, сделав вывод, что больного по его состоянию можно было оставить на попечение молодого барона, быстро подошел к Берте.
— Послушайте, мадемуазель де Суде, — сказал он ей, — раз мы поняли, что мы единомышленники, то скажите же мне, что вам известно.
— Мне известно, что Мадам села на корабль в Массе двадцать первого апреля и должна была прибыть в Марсель двадцать девятого или тридцатого апреля. Сегодня шестое мая; значит, Мадам должна была уже высадиться и Юг должен быть уже охвачен восстанием.
— Это все, что вам известно? — спросил доктор.
— Да, все, — ответила Берта.
— Вы не читали вечерних газет за третье число?
Берта улыбнулась.
— Мыв замке Суде не получаем газет, — ответила она.
— Ну так знайте, — сказал доктор, — все пропало!
— Как все пропало?
— Мадам потерпела неудачу.
— О Боже, что вы сказали!
— Чистую правду. После благополучной переправы на «Карло Альберто» Мадам высадилась на берег в нескольких льё от Марселя. Ожидавший там проводник отвел ее в уединенный дом, окруженный лесом и скалами. Мадам сопровождали всего шесть человек.
— Я слушаю, слушаю.
— Одного из них она тотчас послала в Марсель сообщить руководителю заговора о том, что она высадилась и теперь ждет исполнения обещаний, которые ей дали, прежде чем она решила отправиться во Францию.
— А потом?
— Посланец вернулся вечером с запиской: принцессу поздравляли с благополучным прибытием и извещали, что Марсель завтра восстанет.
— И что же?
— На следующий день действительно началось вооруженное восстание, но Марсель не принял в нем никакого участия, и дело кончилось разгромом.
— А Мадам?
— Никто не знает, где она сейчас. Есть надежда, что она снова взошла на борт «Карло Альберто».
— Трусы! — прошептала Берта. — О! Я всего лишь женщина, но если бы Мадам прибыла в Вандею, то, клянусь Богом, я бы могла показать пример некоторым мужчинам! Прощайте, доктор, и спасибо вам!
— Вы нас покидаете?
— Необходимо, чтобы о том, что вы рассказали, узнал мой отец. Сегодня вечером состоялось собрание в замке Монтегю. Я возвращаюсь в Суде. Моего бедного больного можно поручить вам, не правда ли? Оставьте здесь письменные распоряжения. Если не произойдет ничего неожиданного, я или моя сестра завтра ночью будем ухаживать за ним.
— Хотите поехать в моей двуколке? Я вернусь пешком, а экипаж вы мне пришлете завтра с Жаном Уллье или с кем-нибудь другим.
— Благодарю вас, но я не знаю, где будет завтра Жан Уллье. К тому же, мне лучше пройтись. Здесь немного душно, прогулка только пойдет мне на пользу.
Берта крепко, по-мужски пожала руку доктору, набросила на плечи накидку и вышла.
Но за порогом она встретилась с Мишелем: он не слышал ее беседы с доктором, однако ни на секунду не терял девушку из виду и, поняв, что она собирается выйти, опередил ее и ожидал у двери.
— Ах, мадемуазель, — сказал Мишель. — Что же такое происходит и что вы узнали?
— Ничего, — ответила Берта.
— О! Ничего!.. Если бы вы ничего не узнали, вы не ушли бы вот так, не вспомнив обо мне, не простившись со мной, не кивнув мне на прощание.
— А зачем мне с вами прощаться, если вы меня проводите домой? Мы успеем проститься у ворот замка Суде…
— Как! Вы разрешаете?..
— Что? Проводить меня? Но, сударь, после всего, что вы сделали ради меня этой ночью, это ваше право… если только вы не слишком устали, разумеется.
— Я слишком устал, чтобы проводить вас, мадемуазель? Но с вами или с мадемуазель Мари я пошел бы на край света! Слишком устал? О! Никогда в жизни!
Берта улыбнулась. Затем, искоса взглянув на молодого человека, прошептала:
— Как жаль, что он не из наших!
Но, улыбнувшись, добавила про себя:
«Ба! Из человека с таким характером можно вылепить кого угодно».
— Мне кажется, вы разговариваете со мной, — сказал Мишель, — однако я не слышу, что вы мне говорите.
— Это оттого, что я разговариваю с вами тихо-тихо.
— Почему же вы разговариваете со мной тихо-тихо?
— А вот почему: то, что я вам говорю, нельзя произносить во весь голос, по крайней мере сейчас.
— А позже? — спросил молодой человек.
— О! Позже, может быть.
Губы молодого человека шевельнулись, но он не издал ни единого звука.
— Можно узнать, что означает ваша пантомима? — спросила Берта.
— Что я тоже говорю с вами тихо-тихо. Но, в отличие от вас, я бы произнес это во весь голос и прямо сейчас, если б только посмел…
— Я не такая, как другие женщины, — сказала Берта с почти пренебрежительной улыбкой, — то, что при мне говорят тихо, можно произносить и во весь голос.
— Ну так вот: я тихо-тихо говорил вам, что испытываю глубокое сожаление, наблюдая, как вы, не глядя, идете навстречу несомненной опасности… столько же несомненной, сколько и ненужной.
— Какую опасность вы имеете в виду, дорогой сосед? — чуть насмешливым тоном спросила Берта.
— Ту, о которой вам только что сообщил доктор Роже. В Вандее скоро будет восстание.
— Неужели?
— Надеюсь, вы не станете это отрицать?
— Я? А зачем мне отрицать это?
— Ваш отец и вы будете в нем участвовать.
— Вы забываете о моей сестре, — смеясь, сказала Берта.
— О нет! Я ни о ком не забываю, — со вздохом возразил Мишель.
— Так что же из этого?
— Так позвольте мне, как близкому, преданному другу, сказать вам… что вы совершаете ошибку.
— Почему же я совершаю ошибку, мой близкий, преданный друг? — спросила Берта с легкой насмешливостью в голосе, от которой она не могла полностью избавиться.
— Потому что сейчас, в тысяча восемьсот тридцать втором году, Вандея уже не та, что была в тысяча семьсот девяносто третьем, или, вернее, потому что Вандеи больше нет.
— Тем хуже для Вандеи! Но, к счастью, здесь еще существует благородное сословие, господин Мишель; и есть одна истина, которая пока еще вам неведома, но через пять или шесть поколений она станет очевидна вашим потомкам: положение обязывает.
