Карл Май - В балканских ущельях
— Потому что оно уже выпито.
— Что ты себе позволяешь? Кто тебе дал право заявлять такое? — вскричал пекарь.
— Ты сам. Ты ведь его мне отправил. А я разделил его со своими спутниками. Если бы приехал с нами, то выпил бы с нами. Вон валяется пустая бутылка — возьми и понюхай, если твоя душа так стремится к ней.
— Ты, чертово отродье! Чтоб ты еще хоть раз что-то получил от меня!
— Прекратите препираться! — скомандовал кузнец. — Давай рассказывай, Сабах!
Тот, к кому это относилось, внял требованию. Он сказал:
— Чужак подумал, что я сплю. Он подошел ко мне, поздоровался, и я сделал вид, будто проснулся. Он удостоверился, Сабах ли я и знаю ли Бошака. Потом нагнулся надо мной, чтобы распаковать сверток. А я тем временем заметил тех, кто тихо входил в дверь. Я обхватил его руками, притянул к себе, и в этот момент он получил смертельный удар прикладом. Мы раздели его и поделили то, что при нем было.
— Что при нем было?
И было названо все до мелочей, даже иголки, пачка которых всегда имелась при мне. Здесь они были редкостью и потому представляли значительную ценность.
Сквозь полуприкрытые веки я наблюдал за тем, как кузнец из Измилана обследовал мое ружье.
— Это ружье не стоит и десяти пара, — заявил он. — Кому оно нужно? Оно тяжелее пяти турецких ружей, у нас к нему не подберешь патронов, этому ружью все двести лет!
Этот человек никогда не держал в руках «медвеже-боя». Еще больше его озадачила система штуцера «генри». Он вертел его и так и сяк, заходил и с той, и с другой стороны, а затем дал свое заключение:
— У этого чужеземца крысы в голове завелись. Это ружье — игрушка для детей, не более того. Его и зарядить-то нельзя как следует, не то что стрелять. Вот приклад, вот ствол, между ними какая-то железяка с дырками. Куда пулю-то загонять? А курок где? Если бы он был жив, я бы спросил у него, как с ним обращаться. Он бы ничего с ним не сделал. Вот стыд!
Я бы рассмеялся, если бы мне не было так плохо.
Измиланец уже поднялся, чтобы взглянуть на мою лошадь, как вдруг послышался стук копыт. Бандиты повскакали с мест.
— Кто там? — крикнул измиланец.
— Чужой, — последовал ответ. — Человечек, которого вы еще не видели.
И я услышал приветствие:
— Да будут вечны твои дни!
— И твои тоже. Кто ты?
— Путешественник издалека.
— Откуда едешь?
— Из Ассемната.
— А куда?
— В Гюмюрджину, если позволишь.
— Ты очень вежлив, ведь тебе не нужны мои позволения.
— Я вежлив, когда со мной вежливы. У меня просьба.
— Говори!
— Я устал и голоден. Не разрешишь ли ты мне отдохнуть в этом доме и разделить с вами трапезу?
— У меня ничего для тебя не найдется, я беден.
— У меня самого есть хлеб и мясо. Здесь хватит для нас обоих.
Я напрягся, ожидая, что скажет нищий. Можно понять мое волнение, ведь я узнал голос говорящего — то был храбрый хаджи Халеф Омар. Где он прятался ночью? Как узнал, что я здесь? Все это мгновенно пронеслось у меня в голове. Во всяком случае, он знал, что я где-то здесь, ведь моя лошадь стояла возле дома. И наверняка догадывался, что со мной обошлись не совсем по-дружески. К тому же у нищего в руках был мой нож «боуи». Значит, его у меня отняли.
Меня охватило беспокойство о друге, и в то же время я немного успокоился. Халеф не пожалеет жизни, чтобы вызволить меня отсюда.
Измиланец поднялся, подошел к нищему, осмотрел хаджи и удивленно сказал:
— Вах, что я вижу, чужак! У тебя копча!
— А, ты знаешь этот знак?
— Разве ты не видишь, что он и у меня тоже?
— Вижу. Значит, мы друзья?
— Откуда у тебя это?
— Ты думаешь, секреты так легко выдаются?
— Ты прав, слезай с лошади и входи, хотя сейчас у нас в доме траур.
— По кому же вы скорбите?
— По родственнику хозяина этой хижины. Он умер этой ночью от несчастного случая. Тело лежит там, в углу, а мы собрались, чтобы помолиться о нем.
— Да воздаст же ему Аллах почести в ином мире! — С этими словами Халеф вроде бы спрыгнул с лошади.
Потом я услышал, как он сказал:
— Какая красивая лошадь! Чей же это такой вороной?
— Мой! — ответил кузнец-оружейник.
— Тогда тебе можно позавидовать. Эта лошадь родом из конюшни Пророка.
Он вошел, поприветствовал остальных и бросил взгляд в мою сторону. Я увидел, как его рука потянулась к сумке, но он вовремя удержался и не выдал себя.
— Это и есть почивший? — осведомился он, указывая на меня.
— Да.
— Разрешите мне оказать ему последние почести! — И он двинулся ко мне.
Но тут нищий сказал:
— Оставь его в покое, мы уже помолились за него.
— А я не помолился. Я придерживаюсь ортодоксального учения и чту заветы Корана. — И он беспрепятственно приблизился ко мне, молитвенно сложив руки.
Я услышал, как скрипят у него зубы. Я знал, что все взгляды направлены сейчас на нас, поэтому держал глаза плотно закрытыми, но сумел шепнуть сквозь стиснутые зубы:
— Халеф, я жив…
Он перевел дыхание, как будто сбросил тяжесть с плеч, какое-то время побыл в коленопреклоненном состоянии, поднялся снова и воскликнул:
— Но мертвый привязан!
— А почему тебя это удивляет?
— Потому что даже трупы врагов не связывают. Мертвый никому не причинит зла.
— Это верно, но мы вынуждены были его связать, потому что, когда его постигло несчастье, он был как неистовый, угрожал нашим жизням.
— Но сейчас-то он мертв. Почему бы его не развязать?
— Мы об этом еще не думали.
— Это нарушение Корана. Душа не может отлететь. Вы ведь правоверные мусульмане?
— Да.
— Тогда надо освободить ему руки и положить лицом к Мекке.
— Разве ты не знаешь, что можно оскверниться, дотронувшись до трупа?
— Вы уже осквернены, раз находитесь с ним в одном помещении. Вам не надо касаться тела, разрежьте ремни ножом, обвязав его платком, вот мой платок. Может, мне сделать это за вас?
— Что ты так печешься о его душе?
— Только о своей, не более того. Я приверженец учения и ордена Мердифа и исполняю лишь то, что велит Пророк.
— Делай что хочешь!
Он вытащил нож. Два разреза — и мои руки свободны. Потом он обернул свою правую руку платком, чтобы не касаться мнимого трупа, сложил мне руки и повернул меня на бок так, чтобы я смотрел на восток — лицом в комнату, где находились люди. Теперь мне было удобнее за ними наблюдать.
— Так, — сказал он, отбросив от себя оскверненный платок. — Теперь моя душа спокойна, и можно поесть. — И он отошел к лошади.
Бандиты стали шептаться, но тут он вернулся с мясом и хлебом.
— У меня немного, — признался он, — но можно поделиться.
— Ешь сам, мы сыты, — сказал измиланец. — А пока скажи нам, кто ты, собственно, таков и что тебе надо в Гюмюрджине.
