Дмитрий Дашко - Лейб-гвардии майор
– Долго же вас не было, – в сердцах сказал я, ступая по воде.
Сапоги противно хлюпали, одежда промокла. Я боялся подхватить несвоевременную простуду. Болеть было опасно. Пустяковая инфекция, которую в будущем можно вылечить за пару дней, здесь могла загнать в могилу.
Капитан, грузный и усатый, встретил нас на палубе:
– Простите за задержку, господа. Пришлось улаживать кое-какие вопросы, но теперь нас ничего не держит. Ветер наполнит наши паруса, и мы полетим птицей.
– Да вы поэт, уважаемый, – усмехнулся я витиеватости его речи.
– Все моряки – либо пьяницы, либо поэты, а зачастую и то и другое вместе, – с достоинством ответил капитан.
Он внимательно оглядел каждого из нас и прибавил:
– У вас богатырское телосложение, господа. На вашем месте я в Пруссии вел бы себя ниже травы тише воды.
Каюсь, что тогда я не придал должного значения этим словам.
– Господь милосерден, – философски заметил Карл – Вознаградив ростом и силой, он не оставит нас в беде.
Я протянул капитану задаток. Он не стал пересчитывать деньги.
– Прошу следовать за мной. Больших удобств не обещаю, но это лучшее из того, на что вы могли бы рассчитывать.
Капитан привел нас к потайной каюте, устроенной в трюме.
– Здесь вас никто не найдет.
– Неужели таможенники сюда не заглядывают? – удивился я.
– Им не позволяют деньги, которые я плачу с завидным постоянством.
Капитан распахнул дверь:
– Проходите, не стесняйтесь. Я позабочусь, чтобы утром вам принесли завтрак.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Можно нам изредка выходить на палубу?
– Только ночью. Я человек осторожный и хочу оградить себя заранее от возможных неприятностей.
Каюта была маленькой и тесной. Мы набились в нее как сельди в бочку.
– Желаю вам приятного путешествия, господа, – сказал капитан напоследок и запер дверь.
Окна или, вернее, иллюминатора в каюте не имелось. Я зажег свечку. Дрожащее пламя осветило крохотное помещение, пропахшее сыростью. К потолку были подвешены несколько гамаков, в углу стояло кожаное ведро, предназначенное для удовлетворения естественных надобностей.
– Зябко тут… Как в могиле, – поеживаясь, заметил Михайлов.
– Не круизный лайнер, конечно, но на первое время сойдет, – пробормотал я себе под нос и принялся устраиваться в гамаке. – Господи, как я устал. Предлагаю затушить свечку и завалиться спать. Все равно других развлечений не будет.
– Оно и верно, – согласился Чижиков. – Таперича лишь бы не укачало. Хучь и не по морю плывем, но меня мутит уже при виде одной воды.
– Ну, спаси нас Христос, – перекрестился Михайлов. – Лишь бы эта лоханка не утопла.
Я морской болезнью не страдал, поэтому плавание переносил спокойно, а вот Чижикову приходилось несладко. Он то и дело склонялся над ведром и отказывался от еды. Остальные гренадеры чувствовали себя нормально.
Шхуна плыла ровно, качка почти не ощущалась. Мы слышали мерное убаюкивающее поскрипывание, хлопанье парусов, крики птиц, громкие команды капитана и редкие возгласы суетящихся матросов.
Все, что нам оставалось делать, – есть или спать, других занятий не было. Темы для разговоров исчерпались, если честно, мы успели устать друг от друга. Чтобы не сидеть в постоянной темноте, я купил у капитана свечей, и мы их нещадно сжигали.
Кормежка оказалась неважной. Давали селедку, после которой ужасно хотелось пить, вяленое мясо и черствый хлеб. Раз или два принесли моченых яблок. Я надкусил одно и сморщился. Яблоко было кислым как лимон, хотя Карл поедал их с удовольствием. А вот Чижиков по-прежнему отказывался принимать пищу. Ему было хуже всех. Я почему-то думал, что морская болезнь со временем проходит, но гренадеру не стало лучше до самого конца плавания.
Из каюты выпускали только ночью – чтобы прогуляться по палубе и подышать свежим воздухом. Перед тем как судно пересекло границу с Пруссией, капитан зашел к нам и предупредил, чтобы мы сидели тихо как мыши.
– Но ведь вы сказали, что у вас все оплачено и проблем не будет, – заметил я.
– Верно, но никто не застрахован от слишком радетельных или жадных придурков, – хмуро сказал капитан.
Усы его при этих словах обвисли, и я догадался, что дела обстоят отнюдь не так гладко, как расписывал он.
Однако все обошлось. Корабль пришвартовался к причалу, команда бросила якорь, загремели деревянные сходни, по палубе затопали солдатские башмаки, возле дверей в каюту кто-то простуженно закашлял и заговорил на немецком. Речь сводилась к одному – некий таможенник считал, что его труд недостаточно хорошо оплачивается.
– Мы так не договаривались, – принялся возражать капитан.
– В таком случае я арестую судно и весь груз. Даже если ты чист перед законом, я все равно найду к чему придраться, – заверил невидимый таможенник.
– Но ведь это грабеж, – совсем упал духом капитан.
– Может, и грабеж, но у тебя нет выбора.
Невидимый собеседник захохотал, но его смех быстро перешел в лающий кашель.
– Проклятая погода! Когда-нибудь она меня доконает! Что ты решил?
– Хорошо, – согласился капитан. – Пройдем в мою каюту и рассчитаемся. Только прикажи убрать солдат, пока они не перевернули шхуну вверх дном. И проследи, чтобы они ничего не стащили.
– Не волнуйся, друг мой. Если кто-то из моих солдат чуток поживится на твоей посудине, сильно от тебя не убудет. Поделись с ближним своим и внакладе не останешься, – снова засмеялся таможенник.
Они ушли. Мы по-прежнему сидели в темноте, выжидая, чем все закончится. Через полчаса шум на корабле затих, таможенники убрались. Капитан зашел в каюту и сказал:
– Можете сойти на берег. Все чисто.
Я отдал ему оговоренную сумму и увидел, что лицо капитана недовольно вытянулось, будто он съел одно из своих моченых яблок.
– В чем дело? Что-то не так?
– Думаю, вы слышали разговор. Проклятые таможенники увеличили поборы, поэтому я вынужден взять с вас больше денег.
– И вы решили переложить затраты на наши плечи…
– А что мне остается делать? В конце концов, я тоже рискую.
– А если мы откажемся?
– Я найду способ вас заставить, – ухмыльнулся капитан.
– Неужели вызовете полицию? – недоверчиво спросил я.
– Конечно. Скажу, что вы обманом проникли на мой корабль.
– Но ведь вам не поверят.
– Поверят. Меня тут каждая собака знает. Гоните монету, или я сдам вас в участок.
Лишний шум был ни к чему, поэтому я скрепя сердце согласился на новые условия.
После долгого сидения в темном трюме пришлось привыкать к солнечному свету. Мы, щурясь, сошли по сходням и отправились в сторону города. Никто не смотрел в нашу сторону. Проходившие мимо матросы и солдаты не обращали на нас внимания. Порт жил своей жизнью.
